Дженной, – чтобы вы рассказали мне все, что вам известно, назвали имена всех связанных с делом – пусть даже совсем отдаленно. Рассказывайте с самого начала. Не важно, сколько времени это займет, мы можем провести здесь хоть целую ночь. По ходу рассказа я стану задавать вопросы, делать заметки, а когда закончите, я передам вам список того, что мне будет необходимо.

Через четыре минуты Майкл задал свой первый вопрос:

– Маккензи? Из ЦРУ? Тайные операции. Один из лучших в Лэнгли.

– Мне сказали – самый лучший.

– Он, следовательно, организовал Коста-Брава?

– Да.

– Он был тем вторым свидетелем, который доставил для анализа окровавленную одежду?

– Я как раз собирался…

– Скажите, – прервал его Хейвелок, – это он умер от инфаркта или от коронарной недостаточности – в Чесапикском заливе?

– Да, на своей яхте.

– Производилось ли расследование? Вскрытие?

– Формально нет, но ответ тем не менее будет «да».

– Как это понимать?

– Когда имеешь дело с таким человеком, как он, опасно способствовать возникновению слухов. Доктор охотно сотрудничал с нами, и его тщательно допросили. Это, кстати, весьма известный и всеми уважаемый медик. Он и наши люди изучили рентгеновские снимки. Нет сомнения в том, что произошло значительное кровоизлияние. – Брэдфорд понизил голос и продолжил: – У нас, как только мы узнали о его смерти, возникли неприятные мысли. Поэтому мы постарались ничего не упустить.

– Благодарю вас, – сказал Хейвелок, делая заметку в блокноте. – Продолжайте, пожалуйста.

Дженна поставила свой стакан на журнальный столик и спросила:

– Маккензи – тот самый человек, которого я видела вместе с вами в отеле в Барселоне?

– Да, это была его операция.

– Он был зол. У него были злые глаза, не озабоченные, а именно злые.

– Что же, у него такая недобрая работа.

– Он сломал двери моего номера, ворвался с револьвером в руке.

– Человек беспокоился, мы оба беспокоились. Если бы вы, мисс Каррас, спустились вниз или оставались в вашей комнате…

– Продолжайте, пожалуйста, – прервал его Майкл.

По мере дальнейшего рассказа Брэдфорда они по очереди задавали все новые и новые вопросы, уточняя детали. Уже через час Брэдфорд понял, что у Дженны Каррас острый ум, с которым надо считаться, и что она обладает громадным опытом. Дженне удавалось наводящими вопросами докопаться до многих не замеченных ранее нюансов.

Брэдфорд дошел до той ночи, когда были убиты три стратега, а аноним, пользуясь секретным кодом «Двусмысленность», позвонил в Рим и объявил Хейвелока «не подлежащим исправлению». Заместитель госсекретаря тщательно обрисовал все подробности своего расследования персонала секции «Л» на пятом этаже здания госдепа. Ни один из сотрудников, он уверен, не мог воспользоваться этим кодом.

– Потому что все совещания и конференции были, как ты говоришь, – взглянула Дженна на Майкла, – «Potvrdit»?

– Подтверждены, – согласился Хейвелок. – Внесены в официальные документы.

– Да, подтверждены формально. – Она повернулась к Брэдфорду. – И поэтому вы исключаете этих людей?

– Никто из них не покидал конференции или совещания на срок, достаточный для того, чтобы по защищенному каналу связаться с Римом.

– Простите меня, – вмешалась Дженна, – но вы не исключаете возможность того, что у этой «Двусмысленности» могли быть сообщники? Люди, которые солгали, чтобы прикрыть его?

– Я даже не хочу думать об этом, – произнес заместитель госсекретаря. – При всем разнообразии этих людей я убежден, что это невозможно в принципе. Почти всех я знаю лично, многих – не один десяток лет.

– Но тем не менее…

– «Памятливые», – бросил по-чешски Хейвелок.

– Почему бы и нет? Весьма возможно, – ответила на том же языке Дженна.

– О чем вы? – поинтересовался Брэдфорд.

– Мы ссорились, – сказала Дженна. – Прошу извинить. Я думала…

– Она думала, что здесь есть над чем подумать. А я ответил, что нечего зря ломать голову. Продолжайте, пожалуйста.

Дженна взглянула на Хейвелока и потянулась за стаканом. Заместитель госсекретаря говорил без малого четыре часа, и половину этого времени он отвечал на вопросы, уточняя детали. Элегантный кабинет стал напоминать тихий, но полный напряжения зал суда. Брэдфорд выступал в качестве свидетеля со стороны обвиняемого, неохотно дающего показания двум беспощадным, въедливым обвинителям.

– Как вы решили поступить с делом Хандельмана?

– Убийство останется нераскрытым. Президент прочитал мне по телефону то, что вы написали. Это невероятно… я имею в виду Хандельмана. А вы не могли ошибиться?

– У него были револьвер и нож. Никакой ошибки.

– Беркуист говорил, что у вас, видимо, должен был быть чрезвычайный мотив для убийства.

– Как ни странно, но я вовсе не собирался его убивать. Я хотел, чтобы он жил в страхе до конца своих дней. Он сам напал на меня. Намерены ли вы открыть правду о нем?

– Президент считает – нет. Какой цели это может служить? Он говорит, что евреи и без того сильно страдали, пусть все останется как есть.

– Еще одна вынужденная ложь?

– Не вынужденная, а милосердная, как мне кажется.

– Когоутек? И его ферма в Мейзон-Фоллз?

– Он арестован.

– А какова судьба его клиентов?

– Каждый случай будет рассмотрен индивидуально и последует соответствующее решение – милосердие, конечно.

Хейвелок перелистал записную книжку со своими заметками, положил ее на журнальный столик и взял свой пустой стакан. Он взглянул на Дженну, та отрицательно покачала головой. Майкл поднялся, обошел софу и налил себе еще.

– Позвольте мне попытаться суммировать, – спокойно начал он. – «Двусмысленность» обретается где-то на пятом этаже госдепа. Он там находится, вероятно, уже много лет, передавая в Москву все, что попадает ему в руки. – Майкл замолчал и подошел к окну. Аккуратный пейзаж за окном был искусно подсвечен скрытыми лампами. – Мэттиас встречался с этим самым Парсифалем; они вместе создавали эти невероятные, а правильнее сказать, эти немыслимые договоры. – Он резко отвернулся от окна и взглянул в упор на Брэдфорда. – Как это могло случиться? Бог мой, где же были все вы? Вы встречались с ним ежедневно, разговаривали, видели его. Неужели вы не видели, что с ним происходит?

– Мы никогда не знали, какую роль он играет в данный момент, – сердито ответил Брэдфорд, выдерживая взгляд Хейвелока и устав, видимо, сдерживать себя. – Харизма имеет массу граней, она, как бриллиант, сверкает переливом цветов, если смотреть на нее под разными углами. Кто он: декан Мэттиас, восседающий в университетском судилище, или, может быть, доктор Мэттиас, вещающий с кафедры перед затаившими дыхание слушателями? А что, если он просто некий мистер Чипе с рюмкой хереса в руке, наслаждающийся музыкой Генделя в компании своих обожателей? Все это у него здорово получалось! Кроме того, существовал и бонвиван, душка Джорджтауна, Чеви Чейз Восточного побережья. Господи, какой подарок на приеме для хозяйки дома! И как замечательно ему все удавалось. Какой удивительный шарм! Какое остроумие! Лишь в силу своей личности этот крошечный человек источает невероятную мощь. Если бы он хотел, он бы мог получить любую женщину.