нечеловеческим бременем ответственности, были гораздо ярче, чем сухие объяснения о границе стрессовых напряжений. Наконец самый молодой из психоаналитиков перешел на нормальный язык.

– Для него не существует реальности в общепринятом значении этого понятия. Он фильтрует все свои впечатления, допуская к себе только то, что он хочет видеть и слышать. Это его реальность. И для него она более реальна, чем весь его прежний опыт. Это происходит потому, что Мэттиас имеет дело со своим собственным воображением, которое служит мощной защитой. У него больше ничего не осталось, кроме воспоминаний.

Президент Беркуист не только яркий рассказчик, он, оказывается, умеет и слушать, подумал Майкл.

– Возможно ли остановить процесс разрушения? – спросил Хейвелок.

– Нет, – ответил второй психиатр. – Дегенерировали клеточные структуры. Процесс необратим.

– Он слишком стар, – сказал тот, что помоложе.

– Я хочу повидать его. Это не займет много времени.

– Мы уже формально заявили о нашем несогласии, – произнес третий врач. – Но президент решил не принимать наш протест во внимание. Поймите нас. Мы работаем здесь в невыносимых условиях. Состояние пациента непрерывно ухудшается – никто не может предсказать, насколько быстро процесс пойдет в дальнейшем. Чтобы добиться нужных результатов, его приходится одновременно искусственно подавлять и в то же время стимулировать. Интенсивная или продолжительная психическая травма может отбросить нас назад, на много дней. А у нас нет времени, мистер Хейвелок.

– Я быстро. Десять минут.

– Пусть это будет пять. Пожалуйста.

– Хорошо. Пять минут.

– Я вас провожу, – предложил молодой психиатр. – Он там, где вы его застали прошлой ночью. В саду.

Доктор в белом халате подвел Майкла к армейскому джипу, стоявшему за углом кирпичного здания.

– Вы, наверное, чуть живы от их объяснений, – сказал он. – Не обижайтесь, эти люди одни из лучших в стране и ничуть не преувеличивают. Все это место можно назвать «Тщетность-сити».

– Тщетность чего?

– Результаты приходят слишком поздно. Мы все время бежим вдогонку.

– За чем?

– За тем, что он успел натворить.

Машина тронулась.

– Понимаю. Но вы и сами, наверное, не из последних в психиатрии, – продолжил разговор Хейвелок, поглядывая по сторонам.

– Я опубликовал несколько статей, хорошо обрабатываю статистический материал, но за этими ребятами я готов таскать их чемоданы.

– Где они вас отыскали?

– Я работал у Меннингера с доктором Шраммом – с тем, который настаивал на пяти минутах. Он лучший в стране нейропсихиатр. Я помогал ему по технической части – сканеры мозга, электроспектрографы и прочие подобные штуки. И сейчас продолжаю это занятие.

– Здесь, наверное, приборов достаточно?

– Средств не жалели.

– Я все же одного не могу понять, – заметил Майкл, в очередной раз обратив внимание на фасады несуществующих зданий, гипсовые модели и увеличенные фотографии различной формы, расставленные на ухоженных лужайках, – ведь все эти муляжи, напоминающие декорации из фильма ужасов, – их кто-то же строил? И каким образом удалось убедить строителей сохранить тайну? Слухи должны были витать над всем югом Джорджии.

– Если и так, то не по их вине. Я имею в виду строителей.

– Каким же образом им заткнули рот?

– Они сейчас далеко. Во многих сотнях миль отсюда, ведут полдюжины других строек.

– Как это?

– Вы уже сами сказали как, – ухмыльнулся юный доктор. – Кино. Весь комплекс был построен канадской компанией, которая полагала, что ее нанял прижимистый кинопродюсер с Западного побережья. Они начали сооружать декорации через сутки после того, как Инженерный корпус закончил строительство ограды и переделал существующие здания для наших целей.

– А как же геликоптеры, которые прилетают сюда из Саванны?

– Они летают по строго установленному маршруту и садятся в специально установленном месте у ограды; пилоты ничего не видят. В любом случае, кроме президентской и еще пары машин, все вертолеты относятся к ведомству военного Квартирмейстера. Летчики считают, что снабжают команду, ведущую океанические исследования, и у них нет оснований думать иначе.

– А обслуживающий персонал?

– Мы – врачи. Несколько техников – мастеров на все руки, несколько человек прислуги, охранники и взвод солдат с пятью офицерами. Они все из армии, даже экипаж патрульного катера.

– Что им сказали?

– По самому минимуму. Не считая нас, чуть больше остальных знают техники и прислуга. Но их просвечивали так, будто собирались засылать в Москву. Ну, охранники, конечно. Ну, об этом вы сами знаете. Похоже, что вы с ними познакомились.

– С одним – точно. – Джип, поднимая клубы пыли, катил по разбитой грунтовой дороге. – Я не могу понять присутствие армии. Неужели и они молчат?

– Начнем с того, что их никуда не выпускают за пределы острова, впрочем, как и нас, честно говоря, таково официальное распоряжение. Но даже если бы это было и не так, об офицерах беспокоиться нечего. Они все из пентагоновской элиты и каждый видит себя в будущем председателем Объединенного комитета начальников штабов. Они не проболтаются. Молчание – гарантия их продвижения по службе.

– А рядовые? Они же должны пыхтеть как паровой котел.

– Вы демонстрируете пример стереотипного мышления. Молодые ребята вроде этих в свое время высаживались десантами на побережьях, дрались в джунглях.

– Я всего-навсего хотел сказать о неизбежности слухов, невероятных историй, циркулирующих среди солдат. Каким образом их удается приглушить?

– Ну, прежде всего, они и видят-то не так много, во всяком случае, ничего серьезного. Им сказали, что остров Пул – полигон, на котором тренируются на выживаемость. Все совершенно секретно. Десять лет за решеткой, если проболтаешься. Их тоже всех проверяли, но это обычная армейская часть. Здесь их дом.

– Все же это звучит не очень убедительно.

– Но ведь всему приходит конец, не так ли? Осталось недолго ждать, когда все эти предосторожности перестанут иметь значение.

Хейвелок вскинул глаза на психиатра. «Об этом на острове Пул не знает никто. Ни доктора, ни технический персонал…» Так, кажется, говорил Беркуист? Неужели кто-то ухитрился проникнуть в тот склеп, в ту страшную комнату-сейф? Вслух он спросил:

– Что вы хотите этим сказать?

– В один из дней Мэттиас тихо уйдет от нас. Когда его не станет, все слухи не будут иметь значения. О всех великих людях после смерти рассказывают легенды. Таковы правила игры.

– Да. Если останется кому в нее играть, доктор.

– Доброго здоровья, дружище, – негромко произнес по-чешски Майкл, выходя из дома в залитый солнцем сад. Мэттиас сидел в том же кресле в конце извилистой, мощенной плитами дорожки, там же, где он находился прошлой ночью. Тень развесистой пальмы укрывала его от палящих лучей. Хейвелок продолжил по-чешски – быстро, но почти нежно: – Я знаю, что огорчил вас, мой дорогой друг, и теперь хочу устранить возникшее между нами недоразумение. Ведь вы мой любимый учитель, мой единственный отец. Неправильно, когда между сыном и отцом начинает возникать отчуждение.

Мэттиас свернулся в своем кресле, пытаясь уйти в тень. Солнечные блики, пробиваясь сквозь листья пальмы, освещали его испуганное лицо. Постепенно прикрытые очками в черепаховой оправе глаза