затуманились, в них появилась тень неуверенности, – возможно, звуки знакомой с детства речи пробудили какие-то давние воспоминания, какую-то просьбу ребенка, обращающегося к отцу… Смысл не имел значения. Родной язык, мягкая интонация, нежное звучание произвели должный эффект. Теперь надо прикоснуться к нему. Прикосновение – чрезвычайно важный символ иного языка, символ воспоминания. Майкл подходил ближе, его слова лились в равномерном ритме успокаивающей мелодией. Они привносили в сад иное время, иную страну.

– Вы помните холмы над нашей величавой Влтавой с ее красивыми мостами? Снег, кружащийся над площадью Святого Винчесласа… озеро Стиба летом… долины Вач и Нитра, убегающие к горам?

Они соприкоснулись. Ладонь ученика легла на руку учителя. Мэттиас вздрогнул, задышал тяжело, его другая рука поднялась с колен и прикрыла запястье Майкла.

– Вы мне сказали, что я не понял, что я никогда не пойму. Но это же совсем не так, учитель… отец. Я могу понять. Я просто обязан понять! Ничего не должно стоять между нами… никогда. Я всем обязан только вам.

Глаза Мэттиаса прояснились, взгляд сосредоточился, но в этом взгляде вдруг появилось что-то дикое, что-то безумное.

– Не надо, Антон, умоляю, – поспешно выговорил Майкл. – Скажи мне, в чем дело. Помоги мне. Помоги мне понять.

Послышался едва различимый хриплый шепот, так же как и прошлой ночью. Только сейчас сияло солнце и язык был иным, слова были иными.

– Самые страшные договоры на земле… Окончательное решение… Вот этого ты никогда не поймешь… Но ты видел их всех… они приходят и уходят… эти, ведущие переговоры! Приходят ко мне! Умоляют меня! Мир знает, что я могу, и он обращается ко мне! – Мэттиас остановился и столь же внезапно, как и в прошлый раз, с шепота сорвался на дикий крик, словно увидел ночной кошмар средь бела дня: – Уйди от меня! Ты предашь меня! Ты всех нас предашь!

– Но почему?

– Потому что ты знаешь!

– Нет, я ничего не знаю!

– Предатель! Ты предал своих соотечественников! Ты предал своего отца! Предал весь мир!

– В таком случае почему бы меня не убить? – повысил голос Майкл, понимая, что больше ничего не остается, что пути к Антону Мэттиасу уже нет. – Почему вы не приказали меня убить?

– Прекращайте, Хейвелок, – прокричал из дверей молодой доктор.

– Еще не время! – рявкнул в ответ Майкл по-английски.

– Хватит, черт побери!

Майкл уставился в лицо Мэттиасу и заорал, снова переходя на чешский язык:

– Послушайте меня! Вы могли меня убить, но не сделали этого! Почему? Я ничто по сравнению с миром, по сравнению с вашим «окончательным решением»! Что же вас остановило?

– Это все, мистер!

– Оставьте меня в покое! Он должен сказать!

– Что сказать?

– Говори, старик! – Майкл схватил подлокотники кресла и, глядя ему прямо в глаза, выкрикнул: – Что тебя остановило?!

Взгляд Мэттиаса вновь прояснился, и он хрипло прошептал:

– Вы ушли с конференции, и мы вас больше не видели. Мы не смогли вас найти. Мы должны знать, что вы делали, с кем говорили. Безумие.

– Все, Хейвелок. Конец. – Врач уже был рядом. Схватив Майкла за руку, он потащил его прочь. – О чем вы говорили? Я понял только, что вы говорили по-чешски. Что он вам сказал? Передайте дословно!

Хейвелок пытался избавиться от тяжелого ощущения полной безнадежности, тщетности всех усилий. Взглянув на доктора, он вспомнил, что молодой человек именно этим словом определил ситуацию. Нет, не стоит опускать руки.

– Пересказ вам ничего не даст. Он вернулся в свое детство. Это была бессмысленная болтовня… разозленного и испуганного ребенка. Я думал, что он мне что-то собирается сказать. Но ничего не последовало.

Доктор кивнул, у него были глаза умудренного жизнью человека.

– С ним это часто случается, – сказал психиатр, успокоившись. – Это дегенеративный синдром стариков, рожденных в другой стране, с иным языком. При этом нет большой разницы, нормальные они или ненормальные. И те, и другие одинаково погружаются в прошлое. А почему бы и нет? Они заслужили покой… Простите и не огорчайтесь. Вы старались изо всех сил. Пойдемте, я отвезу вас. На посадочной площадке вас ждет вертолет.

– Спасибо. – Майкл медленно попятился, не отрывая взгляда от Мэттиаса. Он понимал, что, скорее всего, в последний раз видит Антона Мэттиаса… друга, учителя, отца. Великий еще недавно человек опять сжался в комок в своем кресле под пальмой как в убежище.

Безумие. Но так ли это?

Неужели такое возможно? Неужели он – Михаил Гавличек – знает ответ? Неужели он знает Парсифаля?

Его официальное наименование было «Стерильный дом номер пять», но все его называли проще – Пятый стерильный. Дом расположился в десяти милях к югу от Александрии в сельской местности графства Фейрфакс. Вначале это было поместье, владелец которого разводил лошадей, затем его купила пожилая пара состоятельных пенсионеров, которые на самом деле являлись доверенными лицами правительства Соединенных Штатов. Это были весьма подходящие «владельцы», так как большую часть своей сознательной жизни они проработали в Министерстве иностранных дел. Им пришлось служить во многих посольствах, в разных должностях, однако на самом деле они были крупнейшими специалистами по дешифровке в разведывательной службе США. Разработанная для них легенда не отличалась замысловатостью: он представлялся банкиром, специалистом по инвестициям, прожившим в Европе несколько десятков лет. Это было вполне приемлемо для живущих в достаточном отдалении богатых соседей и объясняло появление лимузинов, частенько сворачивающих с сельской дороги на аллею, ведущую к дому. Хозяева, как правило, не общались со своими «гостями», если в этом не было необходимости, и проводили время в северном крыле дома, имеющем отдельный вход и все необходимые удобства.

Пятый стерильный тоже был своего рода перевалочной базой, но предназначался для людей, способных принести Соединенным Штатам гораздо больше пользы, чем беглецы, проходящие через Мейзон-Фоллз в Пенсильвании. В течение нескольких лет он повидал немало ценных перебежчиков. Именно здесь они проходили проверку и делились своей информацией. Ученые, дипломаты, шпионы, военные – все в свое время прошли через Пятый стерильный. Дом предназначался и для тех, кто, по мнению Вашингтона, мог помочь стране в периоды отдельных кризисов. Хейвелок и Дженна прибыли туда на неприметном правительственном автомобиле в двадцать минут пятого. Брэдфорд уже ждал их.

На взаимные обвинения времени ушло немного, в переборе прошлых ошибок не было никакого смысла. Брэдфорд переговорил с президентом и понял, что потребуются «еще два стула». В Пятом стерильном они расположились в кабинете «хозяина», небольшой комнате, обставленной в соответствии со вкусом сельского эсквайра. Софа, глубокие мягкие кресла, кожа, бронза, дорогое дерево – в полной гармонии одно с другим. По стенам были развешаны сувениры и фотографии, из которых нельзя было почерпнуть какой- либо информации. Рядом с софой на массивном деревянном столике разместился серебряный поднос с батареей бутылок, стаканами различной формы и ведерком со льдом. Хейвелок приготовил себе и Дженне по коктейлю, Брэдфорд отказался.

– Что вы рассказали мисс Каррас? – поинтересовался заместитель государственного секретаря.

– Все, что узнал на острове Пул.

– Не знаю, что сказать… и что думать, – откликнулась Дженна. – Я просто поражена и шокирована всем этим.

– Верное замечание, – согласился Брэдфорд.

– Теперь же я хочу, – сказал Майкл, обходя с бокалами в руках вокруг софы и усаживаясь рядом с