— Во всяком случае, больше, чем морем. Но разве работорговцы всегда имеют такое основательное военное снаряжение? Вы ведь вооружены до зубов.

— Прежде чем мы обсудим нашу сделку, вы узнаете о нас побольше, — с улыбкой ответил капитан. Затем он открыл ящичек, стоявший на столе, вынул оттуда свиток пергамента, невозмутимо протянул его Уайлдеру и, быстро окинув молодого человека испытующим взглядом своих беспокойных глаз, произнес: — Можете убедиться, что у нас имеются охранные грамоты и что нам дано право, занимаясь нашим мирным делом, сражаться наравне с королевскими кораблями.

— Но это же патент на бриг!

— Верно, верно! Я дал вам не ту бумагу. Думаю, что вот эта окажется именно той.

— Да, это подлинный патент на славное судно «Семь сестер». Но ведь у вас больше десяти пушек, а эти орудия здесь, в каюте, не четырех-, а девятидюймовые.

— Вы так придирчивы, словно из нас двоих вы — судейский, а я — легкомысленный моряк. Полагаю, вы слышали о такой вещи, как расширение патента? — продолжал капитан, небрежно бросив пергамент на кучку других документов. Затем, встав со своего кресла, он принялся быстро расхаживать взад и вперед по каюте. — Нет нужды говорить вам, мистер Уайлдер, что мы ведем весьма смелую игру. Некоторые считают ее незаконной. Но, поскольку я не искушен в богословских спорах, этого вопроса мы касаться не станем. Вы явились сюда, хорошо зная чего хотите?

— Я ищу места.

— Не сомневаюсь, что вы обдумали и уже решили, на каком судне готовы пуститься в плавание. Чтобы не терять времени и говорить начистоту, как подобает двум честным морякам, я сразу же признаюсь, что мне нужен такой человек, как вы. Смелый и опытный моряк, постарше вас, но — скажу с уверенностью — не более достойный, еще месяц назад занимал офицерскую каюту на бак-борте, но он — увы! — пошел на корм рыбам.

— Утонул?

— Что вы! Нет. Он погиб в бою с королевским судном.

— С королевским судном? Неужто вы расширили свой патент настолько, что сочли возможным вступить в сражение с кораблем его величества?

— Разве, кроме Георга Второго, нет других королей? Может быть, тот корабль плавал под белым флагом 48, может быть, под датским. Во всяком случае, офицер, о котором я говорю, был доблестным человеком, и койка его сейчас так же пуста, как в тот день, когда мы сняли с нее его тело и бросили в море. Он-то уж мог бы принять командование в случае, если бы меня сразил злой рок. Мне было бы спокойнее умирать, если бы я был уверен, что это благородное судно попадет в руки человека, который сумеет должным образом им воспользоваться.

— Но ведь стрясись такая беда, владельцы судна сами назначили бы вам преемника.

— Владельцы — люди весьма благоразумные, — ответил капитан, снова бросив на своего гостя испытующий взгляд, заставивший Уайлдера опустить глаза. — Они редко беспокоят меня придирками или приказаниями.

— Они к вам снисходительны! Но я вижу здесь, среди корабельного хлама, немало различных флагов. Вероятно, вам разрешают пользоваться любым из них по своему усмотрению?

При этом вопросе многозначительные и понимающие взгляды собеседников скрестились. Капитан вынул из полуоткрытого ящика один флаг, привлекший внимание гостя, и, развернув его во всю ширину, сказал:

— Как видите, это лилии Франции. Герб с претензиями на незапятнанность — неплохая эмблема, достойная безукоризненных французов. Тем не менее он несколько загрязнился от долгого употребления. Вот расчетливый голландец — просто, солидно, дешево. Я не очень люблю их флаг: если корабль, идущий под ним, представляет собой ценность, владельцы не очень-то склонны отдавать его. Вот флаг чванливых гамбуржцев. Они владеют всего одним богатым городом и хвалятся этим, выставляя напоказ его башни. О прочих своих богатствах они в этой аллегории предпочитают мудро умалчивать. А вот полумесяцы турков, нации лунатиков, воображающей себя наследницей царства небесного. Пускай себе наслаждаются этим сознанием: они редко ищут благословения небес в открытом море. А это — африканцы, мелкие спутники, вращающиеся вокруг турецкой луны. Я мало общался с этими господами: они редко возят ценный груз. Ага, вот кого я люблю — пышный испанец! Желтое поле напоминает о сокровищах его рудников. А корона? Можно подумать, она и впрямь отлита из золота — так и хочется протянуть руку и схватить ее. А вот и более скромный, но все же богатый португалец. Я всегда считал, что в такие вот роскошные безделушки — я имею в виду распятие, которое, как видите, висит в благочестивом соседстве с дверью моей каюты, — вставлены настоящие бразильские алмазы.

Уайлдер обернулся и взглянул на драгоценную эмблему, действительно висевшую на переборке в нескольких дюймах от указанного места. Удовлетворив свое любопытство, он опять было принялся рассматривать флаги, как вдруг почувствовал на себе еще один из тех испытующих взглядов, которыми капитан старался украдкой прочесть мысли, отражавшиеся на лицах его собеседников. Возможно, он и сейчас пытался выяснить, какое впечатление производит на гостя вся эта обильная выставка. Как бы то ни было, Уайлдер не мог сдержать улыбку: ему пришло в голову, что каюта была убрана таким образом нарочно, в предвидении его прихода и в расчете на то, что пышность убранства окажет на него благоприятное воздействие. Капитан заметил эту улыбку и, может быть, неправильно истолковал ее; во всяком случае, именно эти верные или неверные догадки побудили его продолжать ироническое описание флагов еще более живо и весело, чем прежде.

— Эти двуглавые чудища — сухопутные птицы и редко отваживаются вылетать в открытый океан, — продолжал он. — Они не для меня 49. Вот мужественный, доблестный датчанин, вот упорный швед, а это мелкота, — произнес он, быстро проведя рукой по более тонким валикам, аккуратно лежавшим на отведенных им местах, — хоть она тоже развевает по ветру свои тряпки подобно великим державам. Вот роскошный неаполитанец… Ах, вот наконец и ключи от царства небесного! Флаг самый подходящий, чтобы умереть под ним. Однажды под этим самым лоскутком я сцепился врукопашную с тяжело вооруженным алжирским корсаром…

— Как, вы решились сражаться под знаменем церкви?

— Исключительно из благочестия. Я представил себе, как изумится варвариец, обнаружив, что мы отнюдь не возносим к небу молитвы. Не успели мы дать по нему один-два залпа, как он стал клясться, что сам аллах предопределил ему сдаться. Когда я обрушился на него с наветренной стороны, мусульманин, наверно, решил, что его атакует весь святой конклав 50 и что близок конец Магомета и всех его потомков. Признаюсь, я сам спровоцировал столкновение, показав ему эти мирные ключи, — он ведь по тупости своей полагал, что они открывают добрую половину несгораемых шкафов христианского мира.

— И вы отпустили его, когда он признал свою ошибку?

— Да, с должным напутствием. Мы обменялись кое-какими товарами и расстались. Я оставил его курить трубку в бурном море с форстеньгой за бортом, с бизань-мачтой под кормой и шестью-семью пробоинами в подводной части, куда все время вливалось ровно столько воды, сколько ее откачивали. Он был на верном пути к тому, чтобы обрести свою долю райского блаженства. Но так предопределил аллах, и он был доволен!

— А это что за флаги? О них вы не упомянули. Их много, и они богато расшиты.

— Это флаги Англии. Они, подобно ей самой, аристократично пестры, как ее партии, и не лишены юмора. Здесь есть тряпье для всех рангов и положений, как будто люди не сделаны из одного теста и подданные одного королевства не могут плавать под одним флагом. Вот флаг лорда главного адмирала, вот святой Георгий, вот красное поле, вот голубое — на любой случай или для любой прихоти. Вот полосы матери Индии 51 и даже сам королевский штандарт 52!

— Королевский штандарт!

— Почему нет? Ведь говорят же, что капитан — самодержец на своем корабле. Да, это штандарт короля, и более того — мы поднимали его, когда встретились с адмиралом.

— То есть как? — вскричал молодой человек с ужасом, который испытывает священнослужитель при виде святотатства. — Поднимать королевский штандарт перед адмиральским судном! Все мы знаем, как