Неуловимое всегда, Наношенное в дом, Как тень ногами, как вода Дырявым решетом. Оно незримо мир сечёт, Сон разума тревожит. В тени от облака живёт И со вдовой на ложе. Преломлены через него Видения пустыни, И дно стакана моего, И отблеск на вершине, В науке след его ищи И на воде бегущей, В венчальном призраке свечи И на кофейной гуще. Оно бы стёрло свет и тьму, Но… тайна есть во мне. И с этим словом ко всему Готовы на земле. — Иван! — опомнился старик, Не видя никого. Пред ним ли старший сын стоит Или сморгнул его? — Я не один, — сказал Иван, — Жена и сын. — Откуда? — Пришёл ли гул далеких стран На Родину, как чудо? Старик не мог судьбы понять, Стоял и грезил ими. — Мария! Дочка! Дай обнять… А это кто? — Владимир. Итак, Владимир… Мысль спешит О нём сказать заране. Пространство эпоса лежит В разорванном тумане. К чему спешить? В душе моей Сто мыслей на весу. У каждой мысли сто путей, Как для огня в лесу. Во мне и рядом тишина, Огни и повороты. Душа темна, душа полна Трагической дремоты. Пустынный стол гостей не ждал, Старик нарезал хлеба. — А ты свободу людям дал? — Нет, но открыл им небо. — Бегущий мальчик на дворе!.. О детство, не спеши. Как шелест листьев на траве, Простая жизнь души. Владимир искрою бежал Поверх цветочной пены. И шелест листьев возвышал Угрюмый слух поэмы. Сиял травы зелёный свод, Смыкались облака, Цикады час, кукушки год И в; рона века. Петух свои хвалы кричал Шесту и небесам. — Который час?.. — Старик ворчал И подходил к часам. Он щупал стрелки, циферблат, Не видя цифр уже. Глухой эпический раскат Боль порождал в душе. Старинный бой, поющий хрип Дом изнутри заполнил. «Чу, время, чу!» — махал старик, И это внук запомнил. Пространный крик «кукареку», В нём слышен скрип цикады, Кукушки дальнее «ку-ку», И ворона раскаты, И треск отсохшего сучка, И промысел орг;на, И боль согбенного смычка, И рокот океана. Зеркален крик, зеркален крик, Вот новое мышленье! Девичий смех, предсмертный хрип Находят выраженье. В нём кровь и радость, мрак и гул, Стихия и характер,
