Кто-то, чье лицо в этой спешке невозможно было разглядеть, злобно вырвал трехцветный флажок из рук Томана. Со всех сторон вдруг закричали:

— Вперед! Не останавливайтесь, граждане!

И все голоса утонули в энергичных многоголосых призывах:

— В город! В город!

Толпа охотно поддалась этому призыву. Знамена решительно двинулись вперед, за ними толпа, как стадо, стихийностью своего движения увлекая и военнопленных.

За последним бараком, там, где улица вливалась в учебный плац, поперек дороги, будто грабли поперек канавы, возникла цепь штыков. Демонстранты просачивались через нее за своими знаменами, как вода сквозь зубья. Солдаты громко торопили русских и орали через их головы:

— Пленные, назад! Пленные, назад!

А тех пленных, которых течение прибивало к ним, солдаты энергично отгоняли прикладами.

Лейтенант Томан догнал знамена только посреди плаца, на полпути между лагерем и городом. На обширном плацу, ограниченном серыми военными бараками и домишками предместья с почерневшими заборами садов, пестрая толпа разлилась широко. Посреди этого большого пространства сама она вдруг показалась маленькой и бессильной. Зато позади нее, до самых бараков, тянулись многочисленные группки русских солдат, торопящихся в город. Растянутая линия толпы задерживала их как плотина воду и увеличивалась за их счет. Восторженный Томан присоединился к доктору Трофимову, но угрюмая серьезность последнего вскоре начала угнетать его.

Здоровенные знаменосцы замедлили шаг, положили тяжелые древки на плечи и закурили.

Почему-то вдруг стих говор в голове толпы. Пристально вглядываясь вперед, люди увидели, как в белом тумане сырого дня на противоположном конце ровного поля перед серым скопищем домов и заборов низко, у самой земли, стало подниматься что-то темное. И тут же над темным полем расцвели маки. Сначала казалось, что и серая масса, и маки над ней стоят на месте, однако вскоре можно было уже различить трепетание красок и движение человеческих фигур. Потом до слуха долетел какой-то неясный шум.

Вокруг Трофимова возникло немое замешательство. Знаменосцы переглянулись, бросили недокуренные папиросы и снова подняли знамена.

Валившая навстречу толпа заметно замедлила шаг. Пение стихло, а когда толпа придвинулась ближе, над ней взорвались крики. Две толпы стукнулись широкими лбами и заколыхались, остановившись. Первыми смешались фланги. Тяжелые знамена в середине, устремленные к городу, вскоре приобрели перевес, словно сделавшись центром тяжести слившейся человеческой массы. Они проходили сквозь нее, увлекая за собой ядро толпы.

Трофимов и солидные люди вокруг него упорно не отставали от знаменосцев. Кто-то, навалившись на спину Томана, бросил злорадно:

— Опоздали, голубчики!

Потом сумятицу выкриков прорезала громовая команда:

— Назад! В город!

В следующую минуту смешанная толпа, которая уже отяжелела и закружилась, как два встречных потока на дне оврага, была подхвачена волной солдатских шинелей. Эта волна накатилась, поднялась позади цветника пестрых знамен и, перемешав их, в своем порыве понесла за собой всю эту пеструю, колеблющуюся массу.

Уже единая толпа хлынула к городу беспорядочным потоком, который затопил, подхватил и оба больших трехцветных знамени.

И когда напор солдатских шинелей стал особенно стремительным, над гулом голосов взвился, словно оттолкнувшись от земли, могучий клич:

— Бей полицию!

И сейчас же в другом конце, будто эхом, отозвалось:

— Долой войну!

На лицах солидных манифестантов отразились негодование и испуг. И гул голосов прорезал далеко разнесшийся пронзительный выкрик:

— Граждане! Граждане! Берегитесь провокаторов!

Десятки голосов подхватили, многократно повторяя этот выкрик.

В мгновенье ока тяжелые трехцветные знамена были захлестнуты бурной, кроваво зацветающей волной:

Это громовое пение будто вырвалось из недр земных, и облака отразили его. Люди, как по команде, зашагали в ногу. Томан весь отдался атакующему ритму песни. Красные пятна впереди и вокруг него полыхали под открытым иссера-голубым небом, потом заколыхались в залитых солнцем улицах, растревожив их дремотную седь и распаляя сердца жаждой действий. От ритмического движения ног толпы, зажатой в тесных улочках, у Томана закружилась голова. Опьяненный, он с наслаждением отдавался течению.

Трехцветные знамена, которые совсем недавно вели толпу, которые были центром ее тяжести и взрезали ее, как плуг взрезает пашню, отваливая на сторону человеческую массу, — эти знамена казались ему теперь беспомощными обломками, уносимыми течением. Только один еще раз попытались взлететь голоса:

Но и этот последний, бессильный порыв в самом зародыше был сбит, задушен сотрясающим шквалом победных кликов:

— Долой монархию!

У Томана мурашки пробежали по спине. А потом уж он, как в жару, кричал во все горло то же самое, что кричала толпа, как будто ему совсем безразличен был смысл слов. Он даже не слышал своего голоса.

На углу одной из улиц Томан оглянулся, ища Трофимова, но нигде, куда хватал глаз, не было видно трехцветных знамен. Во всю ширину улицы, будто по руслу, текла алыми стягами, брызгалась алой пеной флажков, шумела и пела, пахла потом, дегтем, табаком, кислой капустой и хлебом орущая толпа — землистая, черная и багровая. Головы в шляпах, фуражках, кепках, простоволосые…

Рядом с Томаном кто-то гаркнул:

— Долой полицейских!

У Томана заложило уши. А с другой стороны чисто одетый господин проворчал злобно:

— Чтобы тебе воровать было легче!

Спереди оборачивались, предупреждали:

— Граждане, товарищи, берегитесь провокаторов! Теснее ряды!

А в ответ Томана опять оглушало:

— Да здравствует республика!

Какой-то гладкий господин в шубе насмешливо спросил:

— Республика? А что это такое? С чем ее едят?