И таяло в ясном голубом просторе над землей.

— Тише, — кричали спереди.

Но будто назло из последних рядов опять и опять с раздражающим упорством пробивалось:

— Граждане! — воскликнул полковник.

Его не слышали.

Из полукруга позади Гельберга и из кучки опрятных граждан вокруг Трофимова вдруг ощерились:

— Тише! Молчать! Заткните им глотки!

Полковник Гельберг, выжидая тишины, смотрел строго и озабоченно. Даже когда в толпе перестали петь, слова его сначала не были слышны даже там, где стояли кадеты.

В голубом просторе разносился и таял усталый голос полковника. Фишер и стоявший за ним Томан, потом еще несколько кадетов, энергично протолкались ближе к коменданту. Какая-то дряхлая старушка, которую они оттеснили, подслеповатая и глухая, все спрашивала их:

— Что говорят?

— Царь дал народу свободу, — с сердцем, слишком громко, сказал Фишер.

Старушка зашмыгала носом, вытерла мутные, слезящиеся глаза и перекрестилась:

— Ох, милый! Родной наш!

Люди наконец прислушались и стали различать слова оратора. Легкий ветер разносил обрывки фраз.

— …сообщить вам, что его величество царь Николай Второй, у которого уже не было сил нести тяжелый крест священной отечественной войны, отрекся от престола…

Кто-то преждевременно, а потому и бессмысленно воскликнул:

— Ураа!

Крик этот подхватили по краям толпы, а оттуда он перекатился и к центру ее.

Бушующее: «Ура-а-а-а!» и яркие красно-сине-белые полосы на знаменах зажгли восторгом чешские сердца, вклиненные в толпу.

Фишер закричал чешское «ура-а!», когда крик толпы уже опадал и стоявшие позади него, увидев, как яростно он взмахивает фуражкой, закричали снова.

Какой-то русский солдат в потрепанной шинели, один из тех, кто пришел сюда по делам и был прижат к стене торжественной манифестацией, вдруг в приливе буйной радости, раскинув для объятий руки, заорал Фишеру и кадетам:

— Братья! Мир! Свобода!

Он молниеносно исчез в дверях и сейчас же появился снова, размахивая портретом царя Николая, сорванным со стены в конторе. Царь безучастно глядел с портрета, с жалостной беспомощностью взлетая в руках солдата, и прежде чем люди успели опомниться, исчез под треск разбитого стекла.

Все это свершилось в какую-то долю минуты и уже в следующее мгновение мелькнуло лицо Трофимова, произошло какое-то быстрое, беззвучное замешательство за спиной твердых и суровых знаменосцев, кто-то принялся убирать осколки портрета, но солдата уже не было видно. Только грубее стали отгонять растерянных людей от стены, от того места, где стояли знамена.

— Парад войск, — пробормотал кто-то неподалеку от Томана.

Комендант, сильно побледнев, молчал дольше, чем это было необходимо. Тем внимательнее смотрели люди ему в рот. И когда он наконец заговорил, слова его были явственны и разносились далеко.

— Его величество царь Николай Второй, отрекшись от престола, возложил долг победно окончить войну и заботу о благе русского народа на его величество Михаила Александровича. Его величество надеется, что наша воля, воля русского народа, поможет новому царю в его трудной задаче.

Люди, стоявшие около него, вокруг Трофимова и знамен, прокричали троекратно:

— Ура!.. Ура!.. Ура!..

Трижды взлетели в воздух шапки, и несколько голосов затянуло:

Но комендант жестом прервал преждевременное пение и, подняв руку, воскликнул:

— Граждане! Армия просит вас сохранять полное спокойствие. Верьте исполнительному комитету, верьте нам. Будьте уверены, что наша общая борьба против внешнего врага не остановится и не ослабнет ни на минуту!

После этих слов прозвучало самое могучее «ура!» — это уж, верно, отличились кадеты.

Крики утихли, когда рядом с комендантом появился какой-то серьезный господин в пальто с каракулевым воротником и с каракулевой шапкой в руках.

— Граждане! — взмахнув шапкой, закричал он высоким пронзительным голосом. — Разрешите от вашего имени, от имени русского народа, поблагодарить армию за клятву верности!

Оратор помолчал, переводя дух, и снова голос его врезался в уши слушателей:

— Граждане!.. Но и мы не предадим наших героев! Война до победного конца!

Серьезный господин даже захлебнулся от усердия.

— Поздравим же нашу славную армию… с новым верховным главнокомандующим! Граждане! Да здравствует непобедимый русский царь! Да здравствует храбрая русская армия! Да здравствует победа!

Сзади позабыли закричать «ура!», а впереди, около Трофимова и кадетов, голоса рассыпались, потому что там уже поднимали на плечи старшего писаря. Не успел он прочно усесться на плечах товарищей, как взмахнул фуражкой.

— Граждане!

Прядь черных волос упала ему на глаза, и он не мог ее отвести, потому что обе руки у него были заняты.

— Граждане! — повторил он, одним глазом косясь на людей, с любопытством задирающих головы и поглядывающих на молчащего коменданта.

Писарь выкрикивал слова с расстановкой:

— Русская… армия… обещает вам… что она не предаст… свободный русский народ!

В конце концов и у него сорвался голос — слишком уж он напрягал его.

— Не выдадим немцам… нашу свободу!

Не удержавшись на колеблющихся плечах товарищей, писарь соскользнул на землю и закончил свою речь уже стоя, — тем выше выбрасывал он слова к небу, поправляя волосы покрасневшей рукой:

— Все… до последней капли крови! Ура!

Кадеты, пробившиеся вплотную к чистому ядру толпы, отвечали ему с нарастающей страстью и