Вернувшись в свою уютную комнату, он, уже обретя какое-то душевное равновесие, взял отложенные газеты. Теперь газетные сообщения в самом деле его успокаивали. Мартьянов перечитывал их на трезвую голову.
«Граждане! Совершим великое дело! Старая власть, губившая Россию, пала. Граждане России! Крестьяне и помещики, торговцы, железнодорожные служащие и рабочие, спешите на помощь родине!»
— Почему же не помочь родине? Вот ведь кто ей помогает:
«Великий князь Кирилл Владимирович сообщил сегодня исполнительному комитету Государственной думы, что гвардия, находящаяся под его командованием, — в полном распоряжении комитета».
И Мартьянов, уже с горячим интересом, прищурив глаза, читал, что ответил великому князю председатель Государственной думы, уважаемый либерал и крупный помещик Родзянко:
«Я весьма рад словам великого князя. Я верил, что гвардия, как и все прочие роды войск, исполнит свой долг в полной мере, выведет Россию на путь победы и поможет справиться с нашим общим врагом».
Мартьянов очень живо представил себе эту светскую беседу. Он видел накрахмаленную манишку председателя Государственной думы и блестящий мундир главнокомандующего гвардией и с теплой благодарностью к этим избранным людям чувствовал, как опадает в нем волна тревоги и как приятно это успокоение, возвращающее его, после напрасной паники, к трезвой жизни.
Он отыскал сообщение, которое раньше бегло просмотрел. Оно обращалось к нему голосом избранных:
«Надо накормить армию и население. Враг еще не уничтожен. Продавайте без промедлений хлеб уполномоченным, отдавайте все, что можете!»
— Накормим! — почти с гордостью сказал Мартьянов и отложил газеты.
Он громко фыркнул, представив себе: «Дубиневичи будут продавать! Бюрократам!»
Теперь он жалел, что не пошел сегодня же на заседание революционного комитета.
— Эх ты, ворон испугался!..
Ему даже стало весело. Опять он вернулся в свою колею. Стал деловито обдумывать операции, которых от него, судя по газетам, требовала родина устами исполнительного комитета.
— Хорошо, — сказал он вслух, — покупайте! Только цену, цену дайте разумную! Конечно, можно накормить армию и население. Но, пожалуйста, держите господ бюрократов подальше от дела. А мы будем работать. На то мы и существуем. Но пусть и другие работают!
Совершенно успокоенный, даже счастливый, охваченный жаждой деятельности, пошел он присмотреть за пекарями. Заглянул, как всегда, и в ворота, к которым в этот час подвозили муку и где после разгрузки телега дожидалась свежего хлеба утренней выпечки. Мартьянов вышел даже к телеге. На улице, как и на темном базаре, не было ни души.
Значит, все по-прежнему! Только редкие окна печально светились в поседевшей ночи. А в земской управе и на почте до сих пор тихо и мирно горел свет.
Вдруг Мартьянов затрепетал.
Что, если за огромным темным небосводом скрыта какая-то тайна! И эти закрытые ставни обывательских домов — одно притворство!
Нет, лучше он будет бродить по дому, пока в земской управе не погаснут окна. Тогда разойдутся последние деятели этого тревожного дня, тогда только можно быть уверенным, что до утра уже ничего не случится. А утром, конечно, начнется обычная, каждодневная работа.
И вот в какой-то ночной час стоял Мартьянов опять на дворе и невольно прислушивался к отдаленным шагам на улице, верно, уже последним в этот день.
Шаги замерли у его дома. И ночь вздрогнула, как сам Мартьянов.
— Ну, что, ребята! Революция до победного конца! Мартьянов, вжавшийся в тень, сразу узнал голос Коли Ширяева, взбудораживший оседающую ночь.
— Что смеешься, браток? Знаешь программу нашей революции?
С глухим звуком упал мешок мартьяновской муки. И кто-то, наверное, с телеги, хрипло ответил:
— Кончай войну… Вот тебе и вся программа!..
Тогда Мартьянов тихо подошел к телеге и негодующе обратился прямо к Ширяеву:
— Коля, как тебе не стыдно! Иди своей дорогой и не мешай людям! Болтаешь, будто спьяна!
И, раздосадованный, он повернул было обратно во двор, с невольным страхом дожидаясь ответа Ширяева. А Коля ответил:
— Здравствуйте, Сергей Иванович, а вас там дожидались…
После этих слов Мартьянов все-таки еще раз подошел к нему:
— А программа одна… Родина! Так и знай!
Ширяев засмеялся ему в спину:
— А мы-то до сей поры все толковали, толковали, да так и не столковались даже насчет программы на завтра! Приветствуйте революцию, Сергей Иванович! Может, теперь мы и болтать перестанем!
86
Лейтенант Томан пришел в лагерь военнопленных уже поздно вечером. Встревоженные и сгорающие от любопытства кадеты тотчас окружили его. Первое, что они заметили, был красный бант на его груди. Лейтенант Петраш скривился в усмешке:
— Что это у тебя? Откуда?
Лейтенант Слезак встал, как всегда, когда являлся Томан, и, набросив шинель, вышел, несмотря на поздний час. Томан не успевал отвечать.
— Правительство свергнуто… царь, кажется, тоже. Дума сформирует правительство для лучшего ведения войны…
— Не может быть, чтоб царя… — бледнея и растягивая слова, недоверчиво пробормотал лейтенант Фишер.
— Теперь новый царь [200] — Михаил Александрович…
— А кто это? — Фишер наморщил лоб.
Остальные молчали.
— Все это ошибка, — заявил стоявший в стороне Петраш.
— Не важно, кто царь… главное: да здравствует свобода!
Петраш, которого явно мало интересовали будоражащие новости Томана, вдруг набросился на кадетов:
— А вы чему радуетесь? Что значит свобода, когда война?
— Социалисты, наверное, все преувеличивают… — сказал Фишер.
— Вот именно! Социалистов не надо было и близко подпускать!
— Почему? — решительно спросил Томан.
— Удивляюсь твоему вопросу. Ты все-таки образованный человек. И то, что ты украсил себя этим бантиком, меня удивляет.
Петраш говорил с холодной иронической небрежностью. По лицу его бегали тени, отбрасываемые лампой. Томан покраснел от возмущения, но ничего не ответил.
