дерна, вырванные копытами коня, отлетали от них.
Скиттлз все еще была впереди. Она перелетела через пятую изгородь, как птица, и, хотя Гром почти уже нагнал ее, опережала их на два корпуса. Они были уже около шестой изгороди, теперь оставалось только вернуться домой!
Мелинда знала, что наступил момент, когда Гром должен сделать последнее усилие. Она стегнула его хлыстом, но в этом не было необходимости. Жеребец и без того инстинктивно чуял, что от него требуется: он начал догонять летящего впереди коня, дюйм за дюймом, фут за футом, постепенно сокращая разрыв. Она уже могла рассмотреть толпящихся мужчин, ждущих у финиша.
– Пожалуйста, Гром! Пожалуйста! Ну, давай, мальчик!
Она слышала свой голос, заглушающий топот копыт, и чувствовала, как слова вылетают изо рта с той же скоростью, что и их бег. Потом она ощутила, что Гром рванул вперед с новыми силами, которые он, казалось, почерпнул из ее сердца. Она подгоняла его всем своим существом, и он подчинялся.
Теперь она уже слышала крики ждавших у финиша мужчин и чувствовала, как ветер сдирает кожу у нее на лице. Гром поравнялся со Скиттлз… обогнал ее коня на голову, затем на полкорпуса и молнией пересек финишную черту.
Только за несколько секунд до этого Мелинде с трудом удалось натянуть повод, так сильно устали руки, а суставы перестали сгибаться, но она почти остановила коня и повернула в обратную сторону. Он легким галопом поскакал назад, и тут Мелинда в первый раз подумала о себе и поняла, что потеряла где-то свою треуголку, и волосы в беспорядке падали ей на плечи кольцами.
Все столпились вокруг нее, аплодируя и говоря, что она была великолепна. Она смотрела поверх их голов на маркиза и видела, что он без улыбки смотрит на нее не отрывая глаз, выражение которых было ей неясно.
– Отлично!
– Браво!
– Боже! Вы просто великолепны!
Возгласы эхом повторялись вокруг нее, но она едва ли слышала их. Кто-то повел Грома к входной двери, чтобы она могла спешиться. Она ощущала только усталость. Даже восторг от победы куда-то ушел. Она только знала, что выражение лица маркиза лишило ее ощущения триумфа.
Она, вероятно, качнулась в седле. И тут чьи-то сильные руки потянулись к ней и опустили ее на землю. Даже не взглянув, она знала, кто это был. Неся ее на руках, он поднялся по каменным ступеням и внес ее в парадный вход. Она думала, что он оставит ее в холле. Но вместо этого он понес ее наверх, она уткнулась лицом в его плечо, волосы рассыпались по синему бархату амазонки.
Он отнес ее в спальню и положил на кровать. Она хотела закричать, когда он отнял свои руки, но не смогла вымолвить ни слова, даже сказать спасибо, голос пропадал в горле. А потом, когда она взглянула на него, лежа на подушке, до нее донеслись его слова, сказанные хриплым голосом:
– Маленькая идиотка! Вы же могли свернуть себе шею!
Глава 10
Мелинда от непомерного напряжения ненадолго впала в некое забытье, но, очнувшись, не могла ни о чем думать, только о ноте презрения – или гнева? – в голосе маркиза, когда он сказал: «Маленькая идиотка! Вы же могли свернуть себе шею!» Эти слова повторялись в ее мозгу снова и снова.
В то же время она чувствовала, что скачка высвободила что-то внутри нее. Словно, приняв вызов, она выступила не только против Скиттлз, но и против всех, кто когда-либо тиранил ее, был с ней груб, обращался с ней презрительно или игнорировал ее, как бедную родственницу. Все, что доставило ей столько страданий, накапливалось в ее душе и образовало большой ком гнева, который теперь рассыпался и освободил ее.
Но больше всего на свете ей хотелось получить одобрение маркиза, доказать ему, что она не слабая, глупая пешка, которую кто угодно может переставлять туда-сюда по своему желанию, а человек с характером и своим мнением. Но этого, как ей казалось, у нее не получилось. Но все же она выиграла скачку!
Она видела изумление в глазах джентльменов, когда они поздравляли ее, после того как она первая пересекла финишную черту, опередив Скиттлз. Они не знали, что отец Мелинды воспитывал ее как сына, который у него так и не родился. Он всегда брал ее с собой, как будто она была тем наследником, которого он так желал иметь. Он научил ее ездить верхом, она ездила с ним на охоту, она стреляла куропаток рядом с ним и плавала в озере, ныряя с высокого берега. Когда ее мать протестовала против такого воспитания, он просто смеялся в ответ.
– Роди мне сына, – дразнил он ее, – и я отдам тебе твою дочь.
Мелинду всегда переполняла радость, когда он позволял ей сопровождать его. Он обращался с ней как с равной, объяснял, что делать, был добр и не сердился, если ей не удавалось перескочить через изгородь или найти подстреленную птицу.
– Ты выглядишь хрупкой, – сказал он ей однажды, – но у тебя крепкая рука в поводу, как у мужчины.
Это был самый лучший комплимент, который он мог ей сделать. И теперь Мелинда раздумывала, одобрил бы он или нет эту ее скачку. Она выиграла, стерла с лица Скиттлз это самодовольное и высокомерное выражение, но чего она добилась? Маркиз все равно презирает ее.
Она уткнулась в подушку, потом, горя от нетерпения, поднялась с постели. Позвонила горничной, умылась, переоделась в необычайно шедшее ее платье из белой саржи, украшенное голубыми лентами и бесчисленными кружевными оборочками. Горничная причесала ее. И Мелинда больше не чувствовала усталости, на смену ей пришло странное возбуждение, возбуждение оттого, что она сейчас, спустившись вниз, увидит маркиза и что теперь она не какое-то раздавленное, всеми игнорируемое ничтожество, а женщина, победившая Скиттлз, которую считали самой лучшей наездницей в стране.
И она не могла отогнать от себя воспоминания о том, как Скиттлз, слегка запрокинув голову, смотрит на маркиза, положив белую руку на лацкан его сюртука, почти подставляя ему свои пунцовые губы. Затем она нетерпеливо отбросила это видение. Пусть Скиттлз охотится за маркизом, пусть старается завлечь его в свои сети, но сейчас она, Мелинда, владеет ситуацией. В течение шести месяцев он не сможет избавиться
