Верстан засмеялся. Не дожидаясь другого ответа, слепой торопливо, но бережно опустил на землю Мишу, веки которого начали вздрагивать и слегка открываться.
Шум колес по дороге, заслышанный чутким ухом Фуфаева, начинал приближаться.
- Да это не телеги, - сказал он, - бубенчики гремят, должно быть, бары…
При слове 'бары' Верстан, а за ним дядя Мизгирь устремили глаза на дорогу.
Сначала видно было только густое, тяжелое облако пыли; минуты через две, однакож, явственно обозначились в нем лошади, форейтор и два экипажа, следовавшие один за другим.
- Шестерик! - воскликнули на разные голоса и в одно и то же время оба старика, - ну, ребятишки, становись, дружно смотри… А ты чего зеваешь? - примолвил Верстан, толкая Петю, который жадно следил за каждым движением
Миши, начинавшего приходить в чувство.
Каждый раз, как с Мишей делалась дурнота, Пете не шутя представлялось, что он умирает; но зато, как только мальчик открывал глаза, Петей овладевала такая радость, как будто он получал уверенность, что Миша окончательно уже выздоровел и теперь с ним ничего больше не случится; увидя его сидящего с открытыми глазами,
Петя весело кивнул ему головою и поспешил ухватить конец палки, которую подавал
Верстан, смотревший на приближавшиеся экипажи прищуренными глазами, готовыми сию же секунду закрыться. Дядя Мизгирь стоял подле; седая голова его свесилась набок, спина согнулась под бременем пустого мешка, ноги перекосились; каждый, взглянувший на него, не усомнился бы, что он, ко всей своей дряхлости, еще слеп от рождения. Путешественники были уже в десяти шагах; но о приближении можно было заключить по тону и фырканью лошадей, хлестанью кнута и крику людей; все остальное - и люди, и лошади, и экипаж исчезали в непроницаемом облаке пыли, над которым, однакож, как олимпийское божество совершенно нового рода, подпрыгивал дюжий форейтор.
- Начинай! - шепнул Верстан.
хватили нищие все хором, в котором особенно отличались козлячий голос Фуфаева и тоненький, как свирель, голосок Пети.
Почти в ту же секунду открылась шестерка заморенных, едва переводящих дух лошадей, припряженных в дормез, и, как тотчас же оказалось, в дормез Белицыных. Но напрасно надрывались нищие, захватывая при каждой ноте глоток едкой пыли: окна дормеза были подняты; даже зеленые тафтяные шторы за окнами были опущены.
Сергей Васильевич, Александра Константиновна, гувернантка и Мери не могли видеть нищих; они слышали только какое-то дикое пение и вовсе не любопытствовали узнать, что это было такое: они задыхались от жара. Но более всех, очевидно, страдала Даша, камеристка Александры Константиновны; она сидела в наружном месте, позади дормеза, и не переставала чихать и фыркать, причем слои пыли, лежавшие на ее шляпке и прическе a la Margot, подымались клубами над ее аристократической головой. Вид неряшливой одежды производил на нее неприятное действие даже в хорошем расположении духа; можете себе представить, какое впечатление производили на нее нищие, когда она более чем когда-нибудь оправдывала название lady Furie; она отвернулась даже с отвращением. Нищие ничего также не получили из тарантаса, где находились повар и два лакея; всех трех страшно растрясло; и они были сильно не в духе.
- Ничего не подали? - спросил Верстан, раскрывая глаза.
- Ничего! - сказал Мизгирь, злобно следя за проехавшим тарантасом.
- Бары? - спросил Фуфаев.
- Бары.
- Ишь их, в какую пору поехали! Вот уж подлинно… - заметил, потряхивая головою, Фуфаев.
- Вот что, братцы, - заговорил вдруг дядя Мизгирь, - пойдемте-ка скорее к перевозу: может, они там подадут, может, вылезать станут на пароме-то…
- И то, пойдемте, - подхватил Верстан, - неравно без нас реку-то переедут, парома тогда не дождешься…
Сказав это, он сунул конец палки в руку Пети и пошел ускоренным шагом, за ним поплелись и остальные, не выключая Миши, который немножко поправился силами. Когда они подошли к берегу, где устроена была пристань, оба экипажа находились уж на пароме; дверца дормеза была открыта; на нижней подножке стоял
Сергей Васильевич и весело покуривал сигарку; знакомый нам перевозчик, Влас, хлопотал около причала; он был, разумеется, в рубашке и даже, совершенно неизвестно по какому поводу, надел наверх ее подобие жилета с одной синей стеклянной пуговицей; товарищ его, Севка, наоборот, стоял теперь без полушубка, в одной рубашке и шароварах; он держался за канат и готовился тянуть с людьми
Белицыных.
- Эй, брат, погоди… Дай нам стать-то! - сказал Верстан, подходя к самому плотику.
- Отваливай, отваливай! без вас тесно… вишь, господа едут, - сказал Влас.
- Пусти их, пусти! они нам не мешают! - ласково вымолвил Сергей
Васильевич.
Так как нищие снова ослепли, Петя привел каждого поочередно на паром; поставив их рядом на помосте, он отошел к Мише, который сильно закашлялся.
- Трогай! - сказал Сергей Васильевич.
Паром оторвался от берега.
- Oh! les pauvres malheureux! - воскликнули в один голос Александра
Константиновна и гувернантка, выглядывая из кареты и устремляя глаза на нищих.
