- О-ох, касатик! Может, ты это так только… может, вы недобрые какие… - недоверчиво проговорила старушка.
- Эвна! что ж мы, нехристи, что ли?..
- Полно, тетушка! - подхватил Фуфаев, - взмилуйся, Христа ради! пусти!
Чего сумлеваешься? Нам твоего ничего не надыть… вишь, сами даем. Пожалей хошь мальчоночка-то! Тебе бог воздаст… Мы, слышь, пожалуй, сами у тебя останемся, переночуем. Ничего нам не надо, пусти только… Смерть устали, касатушка… вишь жара какая… Право, пусти…
Недоверие старушки превратилось теперь в нерешительность; покачивая головой, вышла она за ворота и принялась посматривать направо и налево, как бы желая с кем-нибудь посоветоваться. Но советовать было некому: пыльная улица
Прокислова, освещенная теперь яркими косыми лучами, оживлялась только бесхвостым, общипанным петухом, который, сообщив, видно, курицам мысль свою, снова явился из-под ворот и расхаживал величественным, самонадеянным шагом.
- Мы бы, тетушка, утруждать тебя не стали, - начал Фуфаев, смягчая по возможности козлячий свой голос, - да как быть-то? Стучали, почитай, по всей деревне - никого дома нет…
- И то никого нет, рожоной; я да еще два старичка стареньких - только и есть! - словоохотливо заговорила старуха, - все на покосе, касатик, на покосе все. У нас луга-то дальные; на три дня уехали все… завсегды так!
При этом известии Фуфаев еще настойчивее приступил к старухе; к нему присоединились два другие товарища, которые хотя и не были в его обстоятельствах, но также устали и рады были. отдохнуть. Старуха все еще колебалась; она ничем, впрочем, не оправдывала своих опасений.
- О-ох, рожоные! Может, у вас что на разуме… - не переставала повторять она, - дело мое бабье… Одна, касатики, все думается: худо какое сотворите…
Чтоб убедить старуху, Фуфаев сказал, что все трое оставят, пожалуй, мешки свои в ее избе, в виде заклада; пускай запрет она мешки на запор до завтрашнего утра: им требуется только какой-нибудь сараишка для ночлега. Но последнее это предложение окончательно, казалось, напугало старушку. Видя, что разговорами тут не поможешь, Верстан решился взять напролом; он тряхнул сумою, сунул конец палки в руку Пети и вошел на двор.
- Что ж это ты, касатик? куда ж ты? - проговорила старуха потряхивая головою с видом упрека, но нимало не препятствуя нищему подвигаться к задним воротам навеса, глядевшим на огород и гумно.
Верстан ускорил только шаг к сараям.
- Ну, все повалили! - воскликнула старуха, провожая глазами двух других нищих и Мишу, которые тотчас же последовали за Верстаном.
- Ничего, тетка, не сумлевайся; перемелется, все мука будет! - сказал повеселевший Фуфаев, проходя мимо. - Нам, слышь, твоего ничего не надо; переночуем - и только, а десять копеек, что посулил, отдам, ей-богу отдам!..
Нищие один за другим вошли в старенький, ветхий сарай с провалившейся кровлей. Верстан снял тотчас же суму, сел наземь и стал разуваться; дядя Мизгирь и
Фуфаев сделали то же самое.
- О-ох, касатики! да что ж это такое будет-то? - произнесла старуха, остановившаяся в воротах и перенося недоумевающие глаза от одного к другому.
- А вот погоди, тетка, - сказал Верстан, - вот теперь разуемся, там мешки под голову положим; там заснем… Завтра утром все встанем, тебе спасибо скажем, да и опять в путь-дорогу…
- Только и будет?
- А ты думала что? - присовокупил Фуфаев.
- Да вы издалече ли, родимые? - неожиданно и совершенно кстати спросила старуха.
- А верст не считали, родная, - ответил Верстан, - сдается, не близко; вишь лапти-то как поизмялись…
- Эй, слышь, тетка! деревню Дурову знаешь? - спросил вдруг Фуфаев.
- Нет, рожоной, не слыхала, касатик.
- Ну, мы оттедова. Идем теперь в Простоволосово - так, значит, село прозывается.
- И этого не слыхала, рожоный; не слыхала, кормилец, - добродушно возразила старуха.
Фуфаев, к которому снова начала возвращаться веселость, без сомнения пошел бы далее в объяснениях своих со старухой, если б со стороны улицы не послышались блеянье овец и топот возвращающегося стада. Старуха мгновенно бросила гостей и суетливо побежала к избе. Первым ее делом, однакож, как только подоила она корову и заперла овец, было снова вернуться к сараю; нищие только что поужинали и готовились спать.
- Чего ты, тетка? - спросил Верстан.
- Ничего, кормилец; я так. Все словно думается, касатик.
- Эка у тебя голова-то думчивая какая! - смеясь, произнес Фуфаев, опуская собственную свою голову на мешок и потягиваясь.
Старуха постояла-постояла, поглядела-поглядела и пошла в избу. Она сама не могла дать себе отчета в своих переминаньях касательно пребывания гостей, а между тем ее так вот и подмывало идти к сараю. Полежит немножко в клетушке, уж засыпать начнет - придут в голову нищие; смотришь, опять плетется к ним по огороду. Раз направилась она туда даже среди ночи. Черная, непроницаемая тьма потопляла окрестности; земляные испарения, поднятые во время дня, так сгустились, что скрывали звезды; зги не было видно; подойдя к сараю, старуха могла только услышать густое храпенье, повторявшееся на три разные тона; это, повидимому, несколько успокоило ее, и она снова вернулась в клетушку.
Как только смолкли шаги ее, Петя приподнял голову и вытянул шею в ту сторону, где лежал его
