Фуфаев никак не мог оставаться один; что стал бы он делать без Верстана, да еще с больным вожаком? Не будь он слеп, ну тогда другое дело. В теперешнем положении его это было невозможно, тем более невозможно, что и дядя Мизгирь был на стороне Верстана.
- Ну, Мишка, - говорил Фуфаев каждый раз, как с мальчиком делалось что-то вроде дурноты и он вынужден был брать его на руки или взваливать на спину, причем пухлое лицо слепого делалось багровым, и пот лил ручьями, - ну, Мишутка, хошь тяжесть в тебе не пуще велика, корка одна, в чем только душа держит! и все одно, связал ты меня… шибко связал! будешь ли помнить мою родительскую заботу - а? будешь ли, пострел, поминать меня, как помру?
- Смотри, не тебе ли придется поминать его: это дело вернее будет! - примолвил Верстан, черты которого, набитые пылью, казались еще жестче и суровее.
- Ну, ты, полно тебе оборачиваться-то, аль сам упасть собираешься? я ведь не понесу, как раз на дороге брошу! - заключал после каждой речи нищий, понукая Петю, который плелся впереди и время от времени останавливался, чтоб обратить к бедному, изнемогающему товарищу покрытое потом лицо (впрочем, трудно было разобрать, пот или слезы так обильно текли по щекам Пети).
Во всей этой компании всех покорнее и спокойнее был дядя Мизгирь. Жар на него как будто не действовал; впрочем, и действовать было не на что: одни сухие кости, прикрытые сухою кожей! Ходьба во всякое время года, во всякую пору была ему в привычку. И думать ему обо всем этом было даже некогда; мысли его неотлучно прикованы были к онуче левой ноги, скрывавшей драгоценные ассигнации и деньги, которые так пленяли Верстана и о которых Верстан думал даже в настоящую минуту; но дядя Мизгирь не подозревал этого; он чувствовал только - и приятно было ему это чувство, - что серебряные рубли его сильно понагрело солнцем, даже сквозь онучи, и заключал из этого, что солнце, должно быть, припекло добре дюжо.
- Дедушка! - воскликнул неожиданно Петя, глядевший несколько минут вбок по направлению к Фуфаеву, - дедушка, Миша опять валится!..
- О, собаки вас ешь! - проворчал Верстан, досадливо стуча дубиной в землю.
- Эй, слышь, стой! погоди! - крикнул в то же время Фуфаев, подхватывая
Мишу, который без чувств упал ему на руки, - эка напасть!.. эй, слышь, Мишка… слышь, вставай!.. ведь я те взаправду брошу…
- Дедушка, касатик! дедушка, не бросай! мы вместе его понесем… он скоро очнется… опять пойдет! - закричал Петя, забывая в эту минуту весь страх, внушаемый Верстаном, и бросаясь к Фуфаеву.
- Назад! - сурово произнес Верстан. Петя остановился как вкопанный; глаза его, полные слез, с мольбою устремились к Верстану, но он ничего не посмел сказать ему; он не посмел даже громко заплакать и стоял, плотно сжав губы, которые судорожно изгибались. Так как угроза оставить мальчика на дороге, угроза, вырвавшаяся у слепого в первую минуту досады, нисколько не подействовала на то, чтоб привести в чувство Мишу, Фуфаев ощупал палкой окраину дороги и посадил на нее мальчика. Голова мальчика опрокинулась назад; он опустился на траву; мертвенная бледность покрывала лицо его, на котором не было признака жизни; одни тонкие ноздри слегка вздрагивали; зубы ребенка были плотно стиснуты; кой-где на губах виднелись следы запекшейся крови.
- Ну что, долго ли нам так стоять-то? - произнес Верстан, выглядывая из-под шершавых, мрачно нависших бровей.
- Эх!.. эх-ма!.. слышь… как быть-то? - вымолвил Фуфаев, который, быть может, первый раз в жизни не чувствовал потребности выкинуть какую-нибудь скоморошную штуку.
- Говорил, не бери! говорил: не по нас малый-то! не осилит - ничего, мол, не стоящий! - сказал Верстан.
- Да кто ж его знал! Эх, слышь, как быть-то? слышь, - подхватил Фуфаев, - не бросить же его взаправду на дороге… ведь христианская душа-то!.. Сколько, сказывал ты, до ярманки, куда идти-то надо?
- Тридцать верст без малого от перевоза…
- Мы, слышь, дядя, вот как сделаем, - быстро заговорил Фуфаев, - реку переедем, в первой деревне отдадим его. Может, и так возьмут, а коли не возьмут, пожалуй, десять копеек отдам - последние! отдам его, примерно, на сохранение. А мы, слышь, тем временем по окружности походим. Тридцать верст не конец света, поспеем! и ярманка ведь не завтра… тем временем ему авось полегчит… мы, как идти нам на ярманку, опять его возьмем - ладно, что ли?
- Нет, не ладно; ладно по-твоему, а по-моему нет, - возразил старый нищий,
- ты жди, пожалуй, а нам недосуг…
- Нам недосуг, - повторил с крайне озабоченным видом дядя Мизгирь, которому точно так же хотелось скорее попасть на ярмарку, чтоб успеть занять выгодное место на церковной паперти, куда обыкновенно стремятся нищие и где жатва всего обильнее.
- Эх, леший вас ломай!.. А ты, старый хрыч, пропадешь как собака!.. как собаку задавят за твои же деньги!.. - крикнул Фуфаев, двигая своими белыми зрачками, между тем как Петя, стоявший на прежнем своем месте, не отрывал глаз от маленького товарища и рыдал теперь во весь голос.
- Чего ты?.. вишь жалостлив больно! чего нюни-то распустил? ступай! - сказал Верстан, толкая его вперед.
Видя, что делать было нечего, Верстана не усовестишь, не уломаешь, Фуфаев поднял Мишу на руки, крякнул и поплелся за товарищами, не переставая посылать проклятия дороге, жаре, мальчику, нищим и даже - совершенно неизвестно за что - своей собственной особе. Таким образом почти незаметно стали они приближаться к реке; близость ее сказывалась тем, что грунт делался постепенно рыхлее, сыпучее и местами превращался в песок. Кое-где попадались исполинские столетние ветлы с корнями, глядевшими из земли; эти корни и мелкие белые раковины, все чаще хрустевшие под ногами, говорили, что река захватывала эти места в половодье; вместе с этим все выше и выше подымался отдаленный нагорный берег, казавшийся совершенно синим и только снизу, у подошвы, принимающий беловатый отблеск реки, которую скрывала линия ближайшего горизонта. Фуфаев, все еще державший мальчика, ускорил вдруг шаг и выровнялся с Верстаном.
- Постой! - сказал слепой, - слышь, никак телеги едут! - подхватил он, оборачивая назад голову, - повремени маленько, я попрошу, чтоб посадили Мишку…
- Чего его сажать-то… вот уж река, почитай, видна, и так дойдешь! - вымолвил Верстан.
- Песок, брат… измаялся… инда не под силу… - сказал, покрякивая, Фуфаев.
