да так, что камни прожигают. Вот один такой камень у нас и нашли.

Мы слушаем затаив дыхание, словно школьницы. Умеет Мишель картинку нарисовать.

– Это одна история, другая про Медведя-защитника. Напали враги на поселок, не справиться было с ними местному населению, и тогда вышел из леса Чудо-Медведь – огромный, огонь из пасти и далее по тексту. – Мишель усмехается. – Схватил огромный камень – валун и изо всех сил бросил во вражеское войско. Те испугались да бежать. И с тех пор камень лежал на границе поселка, охраняя его. А враги к поселку больше никогда не подступали.

– Камень-защитник. Оберег, – я киваю, – пограничный столб в своем роде.

– Да, – соглашается Мишель, – но это еще не все. Камни такие считались защитниками не только от врагов, но и от злых духов.

– Ну, это понятно, – я почти отмахиваюсь, – все обереги несли такую магическую нагрузку.

– А между прочим, камни и правда реагируют на злые помыслы. – Мишель говорит серьезно, и я с удивлением смотрю на него. – Говорят, что если на камень попытаться навести порчу, то он начинает защищаться.

– Мишель, ты это сейчас серьезно? – я пытаюсь слегка образумить увлекающегося рассказчика, так ведь недолго и в Бабу-ягу поверить.

– Если оберег почувствует, что его хотят использовать в недобрых целях, – не реагирует на мои слова Мишель, – то он раскаляется, концентрируя всю свою энергию, становится горячим-горячим, а потом резко выбрасывает ее на негодяя, и тот либо заболеет, либо вообще умрет. А камень после этого становится ледяным.

Все это Мишель произносит на одном дыхании, совершенно не обращая внимания на мои колкости.

– А что, меняют же некоторые камни свой цвет в зависимости от состояния здоровья человека, и даже от настроения, – довольно неожиданно поддерживает Мишеля Зинаида Геннадьевна. – Может, и тут что-то есть...

Я лишь пожимаю плечами в ответ. Не сказать, что я совсем уж не верю в мистику, экстрасенсов, биополе и тому подобное. Что-то в этом мире не всегда понятно. Но так вот безоговорочно поверить, что камень, пусть и с царапинами, сам по себе может убить кого-то, пусть и плохого, – извините, в такое я поверить не могу.

Мишель тем временем отодвинул чашку и вздохнул.

– Это почти веселые истории, с положительным акцентом как бы.

– А что, есть и с отрицательным? – Я понимаю, что Мишель специально интригует нас, но удержаться не могу. Пусть я ему немного подыгрываю, лишь бы рассказал.

– Да, к сожалению. Медведь остается тот же – ростом с гору, с огнем и дымом, только герой он не положительный, а отрицательный. Медведь-людоед.

– Лучше бы ты с плохого начал, – ворчу я, – а хорошим закончил.

– Что, Ксения Андреевна, привыкли к хеппи-энду? – Мишель чуть ли не грозит мне пальцем. – А в жизни все переплетается, – назидательно произносит он, – из плохого нужно просто делать правильные выводы...

– Ладно, ладно, хватит, – довольно бесцеремонно перебиваю его я, – все выводы сделаем, всех перевоспитаем, и вообще рассказывай давай.

– Да я, честно говоря, и сам эти истории не очень люблю. Медведь-людоед – это что-то противоестественное...

– А огонь из пасти – очень естественно, – не удерживаюсь я от сарказма, это ему за нравоучения, – и камень, сам собой раскаляющийся...

– Огонь – это художественный прием, – почему-то «ведется» Мишель, – а людоедство – это сами люди и придумывают. Чтоб пострашнее.

– Конечно, придумывают, – опять поддерживает Мишеля Зинаида Геннадьевна, – а как детишек еще удержать, чтобы в лес одни не шастали? По болотам разным да трущобам.

– Вот-вот, – подхватывает Мишель, – в воспитательных целях, так сказать.

– Ладно, – соглашаюсь я, – я же не спорю, просто шучу. Так что там про камень?

– А камень в таком случае – жертвенный. Якобы для того, чтобы Медведь-гора на поселок не нападал, не разорял дома, не воровал детей и девушек, раз в год приносили ему жертву. Может, барана, может, человека – в зависимости от степени тяжести душевного заболевания рассказчика. – Мишель говорит зло и даже с презрением. – В общем, убьют жертву, на камне разложат, чтобы кровь по желобкам стекала...

Мне становится нехорошо. И даже не от натуралистичности описания, а от того, что я вспомнила, как Стас говорил мне почти те же слова, когда рассказывал о колдовской силе камня.

– Мишель, а откуда ты все это знаешь? – Я перебиваю его почти резко, поэтому пытаюсь смягчить вопрос. – Прости, конечно, но...

– Легенды эти по деревням до сих пор ходят, – Мишель не обижается нисколько, – мы же когда обследование по районам делаем, не только съемкой занимаемся.

Да, это я знаю, сама с института в экспедиции ездила. Это у нас называлось «археологическая разведка». Приезжаешь на место, на край деревни, несколько человек идут по окрестностям, по лесам, по полям: посмотреть, полазить – может, курган какой найдется или площадка среди леса ровненькая – не иначе городище или селище... А двое – по домам с вопросами. Старожилов расспрашивать – нет ли поблизости места, которое неизвестно почему зовется «городок», или «камни», или «могилы»... и тому подобное. Мы с подружкой любили именно опрашивать, да и получалось у нас это лучше всего. Умели мы разговорить стариков. В руках у нас блокноты, на одном плече – нивелир, на другом планшет с картой, в кармане удостоверения Государственной археологической экспедиции. Видно, что люди работают, причем не просто работают, а наукой занимаются. Встречали нас всегда хорошо. И рассказывали, и даже провожали до места, нас заинтересовавшего, и накормить всегда пытались, хотя наш начальник и ругался, если мы продукты приносили в лагерь. Мы, дескать, на службе, нечего попрошайничать. Да кто ж попрошайничал- то? Люди сами старались угостить. «Вы небось, девоньки, до вечера голодные ходите? – спрашивает бабушка какая-нибудь. – А вечером в палатку? И ночуете в палатках? А едите что? Консервы? Деточки мои, да возьмите хоть молочка – свеженькое, только надоила...» И сметанки «криночку», и яиц «только из-под курочки», и капустки «прямо с грядки»... В общем, иной раз наш начальник, высаживая нас с подругой около очередной деревни, командовал: «Продотряд – на выход!» А заменить нас не хотел – лучше нас никто с местными не говорил. Эх, золотое было время!

Увлекшись воспоминаниями, я как-то отвлеклась мыслями, но, кажется, ничего важного не пропустила. Мишель тоже рассказывает Зинаиде Геннадьевне про разведку и – смешно! – тоже про институт.

– Мы не только археологические названия собирали, – говорит Мишель, – мы и фольклор записывали. Тогда я и «подсел» на легенды, – он улыбается. – У нас совместные с литфаком экспедиции были. Мы как на первом курсе с ними вместе абитуриентскую практику отрабатывали, так и потом вместе и в экспедиции, и на практику в школу... И был там такой любитель оккультных наук – Язычник кличка у него была, – его как раз культ животных больше всего и интересовал. Красивый парень – девки все с ума сходили – высокий, стройный, волосы черные, вьющиеся, до плеч, глаза черные, брови такие... выразительные. И ходил вечно в черном пальто до пят. Демон. – Мишель вздыхает. – Говорят, потом совсем свихнулся.

– Вот и ты скоро свихнешься со своими легендами, – по-добродушному усмехнулась я, – ты же ученый, Мишель, кандидат наук, а туда же – камни раскаляются...

– Я вам легенды рассказываю, – Мишель пожимает плечами. – Я же их в научные статьи не вставляю, сами просили рассказать...

– Просили, просили, – охотно соглашаюсь я, – только рассказать, а не пугать пожилых тетенек.

И вдруг я вспоминаю – темноволосый, волосы до плеч, высокий...

– Сколько тебе лет, Мишель?

Он смотрит на меня с легким недоумением и после секундной задержки спрашивает насмешливо:

– Ксения Андреевна, вы опять за старое? Разница в возрасте не помеха для гармоничных отношений, и мы с вами...

Но мне не до изящных словесных баталий. Если они вместе абитуриентскую практику отрабатывали, значит, Язычник этот – ровесник Мишеля.

– Мишель, – чуть повышаю я голос, – сколько тебе лет?