остаться в живых, никогда не называй ее скинхедом.
Мне ужасно хотелось спросить,
Эй, вдруг сказала она, я ведь тебя раньше видела, Ты заходила в «Переспи и Подерись». У тебя были длинные рыжие кудри, правда? Черт, я тебя совершенно не узнала. Ты очень изменилась.
Ну да, тогда я была всего лишь отмороженной старшеклассницей.
Ох, ну ты
Но она только прошептала мне на ухо: У тебя не найдется мелочи? Спасибо, подруга. Я умираю от голода.
Мне негде было спать, я подалась на третий этаж и открывала все комнаты подряд, пока не обнаружила пустую спальню. Мне надоело смотреть, как все вокруг ширяются, да и большинство оставшихся уже отплывали в свой мечтательный опиумный внутренний мир. Никого не развлекали беседы об атрофии желудочка. Кроме того, парень с пистолетом таскался за мной тенью. Я сказала ему, что мы встречаемся на крыльце, и побежала наверх, ощущая внезапный прилив энергии.
Я открыла третью дверь, как и две до нее.
Сначала я подумала, что она ребенок, маленькая голая девочка: худенькая обнаженная спина, сложенные на груди руки. Она сидела возле мужчины, который то ли крепко спал, то ли был мертв; я так и не взглянула ему в лицо, потому что испугалась при виде бледного изящного тела, которое явно было неуместно в этой комнате и в этом доме.
Ее поза выдавала, что совсем недавно что-то сильно привлекло ее внимание, но теперь уже наскучило, и она откинулась назад, не расцепив руки. Я могла бы узнать ее лопатки.
Я стояла в дверях, прикованная к месту, напуганная и ослабевшая.
Внезапно она резко повернула голову и уставилась прямо на меня.
Комната была темной, но в окно пробивался лунный свет, и я разглядела, что это не ребенок, а Джастина. Ее волосы теперь были выкрашены в красные и золотистые полоски, но лицо осталось таким же хрупким и кукольным, с бледно-голубыми глазами и красными озорными губами.
Я была счастлива, как дура, и со стороны, наверное, выглядела, как воробей по весне. Вот она, и я ее не придумала, и она не мертва, я наконец-то ее отыскала. Я понимала, почему пошла за ней в первый раз: по ней было видно, что она знает Тайну, что она прошла огонь, воду и медные трубы и ни разу не была растоптана или побеждена.
Я не должна была ей улыбаться, но все равно улыбнулась. Она ответила тем же, и что-то промелькнуло между нами.
Снова сейчас
Полицейский тут. Он вернулся.
Он бесцеремонно зашел, когда я смывала грязь с рук в ванной.
К счастью, спиды убили апатию виноватой девочки.
Я тут горы своротила. Он и не догадывается.
Я прятала улики – я же не идиотка. Я заткнула Джастинины кассеты и книги под матрас, а платья – под подушки. Нож я похоронила в саду.
Я закопала окровавленный нож глубоко под землей, возле розового куста. Отец там не покажется до конца моей жизни. Корни роз удушит мое оружие: моя трава и дурная наследственность.
Я выхожу из ванной. Я не могу смотреть ему в глаза.
Полицейский говорит, что у него новая информация. Дискредитирующая Новая Информация, Дающая Повод для Моего Ареста. Неужели они схватили Джастину? Нет, нет, я знаю, что они не заковали ее в наручники. Иначе он бы светился от счастья. Кроме того, я знаю, что они никогда не найдут Джастину. Видели, как много времени это заняло у меня?
– Что за новая информация? – спрашиваю я и занавешиваю глаза волосами.
– Может быть, ты расскажешь мне, что делала в пятницу вечером?
Ага, щаз.
– Сара, ты ведь неплохая девочка. Я знаю, что ты хочешь помочь.
– Я так напилась. Совершенно ничего о пятнице не помню.
– Мне кажется, это происшествие из разряда тех, что не забывают.
– Да думайте что угодно. Я выпила целую бутылку «Аквавита».
Я улетела на белом алкоголе и черных красотках.
Он что-то записывает в блокноте, а я стою в молчаливой белой ванной. Сердце колотится так сильно, что скоро, наверное, просто выпрыгнет, прорвав кожу.
– Я вам уже говорила, что у меня жар. Серьезно, я плохо себя чувствую. Я сейчас в обморок упаду.
Я иду мимо него в свою комнату. Может, он и полицейский, но все равно тридцатилетний. Он не может проникнуть в девичью спальню.
Я лежу в постели и слышу, как колотится сердце. Прикиньте, внезапно пошла кровь из носа. У меня чудовищно пересохло во рту. Ну почему у меня нет морфия? И зачем я выкинула всех черных красоток? Как жаль, что я смыла все спиды в унитаз.
Он вальяжно заходит. Останавливается – ноги широко расставлены, руки в бока, пялится на мой комод, словно во что бы то ни стало должен разыскать грязный девичий дневничок.
Скоро он произнесет это слово. Оно реет у него в глазах, оно застыло у него на губах.
– Это не шуточки, – говорит он. – Это не воровство в магазине, это…
Ну назови это
Полицейский говорит: весной там тень, и цветение в сумасшедшем доме, и маленькие елки в руках у юношей, что сажают их в уголь, который раньше был корнями.
На самом деле он говорит:
– Сара, мы знаем, что у тебя есть нож.
Он идет к моей кровати. Господи, если они спросят, что же произошло в переулке, я даже не знаю, что ответить.
– Сара, у нас есть свидетель, он видел тебя в переулке в то время, когда было совершено преступление.
Он говорит:
– Также мы знаем, что в пятницу вечером ты была с Джастиной.
Да, была. Но я никогда не назову ее имени этому человеку.
Я закрываю глаза и пытаюсь думать о бледных лепестках на деревьях китайского императора. Красота затопит мое сердце, отведет ужас, что сгущается надо мной.
Я слышу его дыхание. Наверное, он стоит на коленях у моей кровати и молится, как в храме.
