Дон Хуан повернулся к Лепорелло и схватил его за плечи.
— Ты насмехаешься надо мной?
— Разве я посмел бы, хозяин! Окликните Командора. Иль боитесь?
Дон Хуан долго не сводил с Лепорелло глаз, потом отошел от него с надменной усмешкой.
— А разве не надо произносить какие — то заклинания? Ты не должен очертить круги или призвать дьявола?
— Я призываю себя самого, этого вполне довольно.
— Ах да…
— Ну же, решайтесь…
Дон Хуан снял с головы шляпу и низко поклонился статуе.
— Приветствую вас, дон Гонсало!
Тут мрамор задрожал, и изнутри пробился грохочущий голос. Кипарисы у задней стены заволновались, а белесые облачка потемнели.
— Что за безумец отваживается… Что за нечестивец стучит во врата загробного мира?
— Дон Хуан Тенорио.
Статуя опять замерла. Будь это в ее власти, она бы в страхе отступила назад. Фигура отбросила шпагу и уронила шляпу, которая ударилась о землю с грохотом камнепада.
— Я — Дон Хуан. Вы помните меня? Сын дона Педро. Тот богач, которого вы намеревались обобрать.
— Тот, кто вероломно убил меня!
— Не будем преувеличивать, дон Гонсало. В руках у вас была шпага, как и нынче. И прошу вас, говорите потише. В вечерней тишине ваш голос кажется ослиным ревом.
— Я говорю так, как мне угодно! И коли сам Господь не запретил мне это, тебе и подавно не дано такого права! На небесах мой голос считается одним из лучших, и когда надо пропеть соло, бегут за мной.
— Не лгите, Командор, вы не на небесах.
— Как это не на небесах? А куда еще, по — твоему, может попасть дон Гонсало де Ульоа? На самые что ни на есть небеса, самые высокие, поближе к Богу, согласно моим достоинствам и моим титулам.
Дон Хуан отвесил новый поклон.
— Что ж, очень жаль. Я предполагал побеседовать с вами подольше. В преисподней у меня, скорей всего, есть друзья, и я хотел порасспросить вас о них. Но раз вы на небесах…
Он повернулся к Лепорелло и сказал с показным смирением:
— Мы зря потеряли время, Командор спас свою душу.
— А вы спросите его, почему он стоит там, наверху.
Дон Хуан снова обратился к статуе:
— Мой друг, а он большой специалист по загробным делам, велит мне спросить, как вас занесло туда, наверх?
— Это большая привилегия. На небесах мне позволяют время от времени отлучаться, чтобы я мог послушать хвалы, которые живые воздают моей памяти. Но для чего ты звал меня? Только чтобы сказать, какой у меня противный голос?
— Я пришел пригласить вас на ужин. Но если вы будет упорствовать и лгать, я откажусь от затеи.
— Я — сама честность! Небеса для меня — вот эта величественная статуя, которая так совершенно передает мой облик.
— Но числитесь вы по адскому ведомству.
— Правда ваша, хоть я там и на особом положении. Да и не совсем понятны резоны, по каким они меня туда поместили. Случилась ошибка. Когда я собирался пройти райские врата, меня не пропустили, по их мнению, я надел чужую личину. Это я — то, который всегда оставался только самим собой.
— И хорошо вам там, наверху?
— Очень уж скучно. Тут нет никаких развлечений. К тому же ласточки пачкают мне нос, дети смеются над моей позой. А мрамор такой холодный! У меня острый ревматизм.
— А хотелось бы вам получить короткий отпуск?
— Хоть бы ноги размять чуть — чуть!..
— Тогда милости прошу нынче вечером в мой дом. Я устраиваю ужин для друзей, вы ведь были из их числа… Итак, я жду вас в десять. Но с одним условием. Вы спросите у небес, от моего лица, когда мне суждено умереть.
Командор вздрогнул.
— А так ли тебе это нужно? Ведь остаток жизни твоей будет омрачен. Жизнь можно вынести, если мы не знаем, когда умрем, тогда нам удается забыть, что мы смертны!
Понемногу статуя обрела прежний воинственный вид и застыла в неподвижности. Вдруг она промолвила:
— Мне будто чего — то не хватает.
Лепорелло ответил:
— Шляпы! Не волнуйтесь. Я вам ее брошу.
— Но разве при падении она не разбилась?
Лепореело метнул шляпу по воздуху. Командор поймал ее на лету.
— Ага, теперь другое дело. Кабальеро без шляпы не совсем кабальеро.
Он окончательно застыл. Дон Хуан и Лепорелло громко смеялись. Занавес упал под раскаты их хохота.
А я был в бешенстве. Я обожал хороший театр и поэтому не мог смириться с этим дешевым кривляньем. Теперь мне больше всего хотелось подняться на подмостки и прокричать в зал, что нельзя же так издеваться над самой возвышенной сценой мирового театра. Я бы прочел им пятую картину из пьесы Соррильи, которую с первого раза запомнил наизусть, каждое слово, а то, что мы теперь смотрели, напоминало пародию на нее.
Я бы именно так и поступил, если бы не опасался Лепорелло. Да, я боялся его, боялся, что одна его случайная реплика, один жест могут сделать меня посмешищем в глазах публики. Вот почему, пока сцена пребывала во мраке, я спокойненько сидел в своем кресле. Я даже не отваживался взглянуть на Соню. Едва ли не забыл об ее соседстве.
На сцену вернулись декорации первого акта. Горели свечи. Где — то далеко башенные часы пробили девять, и тотчас пение скрипок разнеслось по залу. Сцену пересек незнакомый слуга, он отворил дверь. Один за другим вошли музыканты. Они были в масках и играли на ходу. Их было пятеро. Следом вошел шестой персонаж, тоже в маске. Он нес ноты и пюпитры. По сигналу первой скрипки маленький оркестр прекратил играть.
— Здесь ли живет Дон Хуан Тенорио? — спросил скрипач металлическим голосом и очень громко. — Мы музыканты.
— Да уж вижу. И незачем так кричать. Слух у меня хороший.
— Я ух глухой! Здесь ли живет Дон Хуан Тенорио?
— Да! — взвизгнул слуга.
— Так известите его, что явились музыканты.
— Он ожидал вас. Проходите и поужинайте, пока не собрались гости.
— Вы говорите, чтобы мы шли ужинать?
— Да, именно это я и сказал.
— А! Хорошо! — Он повернулся к своим товарищам. — Вы сами слыхали, ребята! Сначала — хорошенько подкрепиться, это главное. А искусство — потом. Инструменты оставьте вон там.
— Я побуду здесь и присмотрю за ними, — сказал тот, что принес пюпитры.
По голосу и округлости бедер легко было узнать Эльвиру.
Музыканты гуськом двинулись во внутренние покои, слуга последовал за ними. Оставшись одна,
