потом вдруг остановился и гордо выпрямился…
— Это врата ада?
— Ад — лишь часть тайны, а это — врата вообще в тайну. Если мы не шагнем туда, наше приключение может и не обрести благополучного конца. Но знайте: это и небесные врата тоже.
— Тогда они — для меня.
Дон Хуан приблизился к черному провалу. Раскаты грома повторились, на этот раз их сопровождали зеленоватые вспышки. Лепорелло протянул Дон Хуану руку.
— Вы и вправду желаете попасть на небеса?
— Я желаю перешагнуть этот порог. Вопреки всему! Вперед!
— Вы первый, сеньор.
— Хоть ты и бес, но ты мой слуга, и командую здесь я. Иначе вместе нам не быть. Ступай вперед!
Лепорелло кивнул в знак согласия.
— Воля ваша, сеньор.
Он шагнул в пустоту. Дон Хуан последовал за ним. Зеркало захлопнулось, и тотчас быстро упал занавес.
В зале по — прежнему царила темнота, и в воздухе — наверно, чтобы заполнить паузу, — снова замелькали дурацкие огни. Я искоса взглянул на Соню. Она сидела, опустив голову на грудь и скрестив руки. Я не отважился окликнуть ее, да и не мог бы сказать ничего путного, потому что в этот миг в голове у меня роились критические замечания по поводу того, что я только что увидал. Постановка показалась мне слишком примитивной. Череда сцен — в каждой по два персонажа, сцены, правда, умело связанны меж собой, но происходившее было не слишком понятно тем, кто не знал предыстории. Цирковые трюки Лепорелло выглядели наивными, и уж выдумка с зеркалом — и вовсе не оригинальной, что — то встречалось у Кокто. Драма утратила для меня малейший эстетический интерес, хотя, признаюсь, меня волновали развитие сюжета и особенно — развязка, но волновали так, как консьержку захватывает роман с продолжениями, от которого она не может оторваться.
Пауза оказалась короткой. Теперь сцена представляла собой сад, все тонуло в зелени, сзади тянулась цепочка кипарисов, а посредине возвышалась большая белая статуя. Именно статуя и была, вне всякого сомнения, на сцене главной. Поставили ее спиной к зрителям, и она напоминала мраморно — белое пламя, оттого что была какой — то перекрученной и нелепо изломанной: на перекошенном пьедестале высилась завернутая в плащ фигура, и было похоже, что над ней пронесся ураган. Изображенный в камне мужчина в одной руке держал шляпу, другой схватился за шпагу, вроде как собираясь вынуть ее из ножен. Тело его словно корчилось в судорогах: ноги были широко расставлены, колени полусогнуты — он не то собирался прыгнуть, не то кинуться бежать, а венчала фигуру огромная голова с буйной гривой.
В задней части пьедестала, в той, что была видна зрителям, темнел квадрат двери — единственная четкая фигура в царстве перекореженных линий.
На сцене никого не было. За сценой заливалась скрипка. Сквозь зеленый свет пробился белый луч, сделав статую еще белее. Но уже через несколько мгновений луч погас, и сцена снова потонула в зеленоватой дымке. Сзади чернели кипарисы, и даже казалось, будто они мерно покачиваются. За ними, по поверхности голубой циклорамы, беспорядочно плыли белесые облака.
Сначала появился Лепорелло. Он, словно дозорный, тщательно осмотрел все вокруг. Потом повернулся к левой кулисе и позвал:
— Дон Хуан! Сюда!
Вышел Дон Хуан и огляделся по сторонам.
— Где — то здесь должен быть мой дом, не правда ли?
— Да, хозяин. Вон там, на вершине холма.
Дон Хуан, повернувшись к публике, вытянул руку и указал в глубь зала.
— А вон и Гвадалквивир.
— Как красиво, правда? Серебряная лента…
— Не говори пошлостей. Красоты реки не передать бесовской метафорой.
— Признаю: мое литературное образование не идет ни в какое сравнение с вашим. Мне просто хотелось каким — нибудь образом выразить, как красива река.
— О чем ты теперь и сказал.
— И этого довольно?
— Для меня — даже с избытком. Разве ты не знаешь, что слова мешают? Они были лишними и в тот вечер, когда именно здесь, на этом самом месте, все началось. Одно — единственное слово разрушило бы чары и вернуло меня в мир, но Бог и Мироздание промолчали. Тебе не кажется, что именно в тот миг родился Дон Хуан, и я своей же рукой убил бесконечное число возможных персонажей?
— Как раз тех, что не были Дон Хуаном. Ведь жить, сеньор, значит усеивать свой путь трупами. Порой труп оказывается и твоим собственным. Но чаще — это только карикатуры, хотя иногда и довольно близкие к оригиналу. Обычно в такой борьбе выживает сильнейший, и нет нужды оплакивать мертвых. Подумайте только: вы могли бы жениться на Эльвире, были бы теперь отцом семерых детишек, и — кто знает? — сделались бы пугалом под стать свекру, хоть и малость поумней. Так что пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
— А ежели я ошибся?
— Разве не вы говорили мне несколько дней назад, что небо лишило вас раскаяния? Разве что — то переменилось?
— Нет, небеса по — прежнему молчат, а сердце мое покойно. Сомнения рождаются рассудком. Ведь они должны присутствовать, хотя бы ради соблюдения диалектического равновесия. И ты — то знаешь, что я никогда не исключал возможность собственной ошибки, не исключал, что наступит день, когда мне придется воскресить один из своих трупов, может, и труп святого. Сегодня я наконец узнаю это.
За сценой послышались причитания, потом появилась деревенская женщина с ребенком на руках.
— Умирает! Мой сыночек умирает! Спаси его! Сделай милость! Он умирает! — Она запуталась в плаще Дон Хуана, и остановилась, глядя на него. — Ее нет?
— Кого ты ищешь? — спросил Лепорелло.
— Святую! Ведь умирает мой сыночек! Где же Мариана?
Лепорелло указал ей на дверь в пьедестале.
— Она живет там.
Женщина кинулась к решетке, огораживающей статую.
— Пресвятая Дева Мария! Спаси моего сыночка, Мариана, будь милостива! Спаси моего сыночка!
Дверь открылась. Показалась белая стена с грубым распятием, дрожащий огонек свечи. Свет заслонила фигура в монашеском одеянии. Женщина упала на колени.
— Мариана! Благословенная раба Божия! Наложи свои руки на моего сына, ведь он умирает!
Мариана приблизилась к решетке. Протянула руки к просительнице.
— Почему ты пришла ко мне? Только Господь посылает нам жизнь и смерть!
— Господь дал тебе особую силу! Не отнимай у меня моего сыночка!
— Давай вместе помолимся Богу. Дай мне ребенка.
Они принялись молиться. Потом Мариана вернула младенца матери.
— Возвращайся домой и жди милости Божией.
Женщина удалилась с радостными криками, а Мариана осталась стоять у решетки. Потом опустилась на колени и запела:
— Benedicite omnia Domini, Domini…
Лепорелло и Дон Хуан наблюдали сцену, стоя в стороне. Лепорелло повернулся к Мариане спиной.
— Я страдаю, хозяин. От власти и славы Другого, как вы можете догадаться, у меня переворачивается нутро… Хотите, я заговорю с ней?
— Нет. Я сам.
