Он молча поглядел на меня, потом пожал плечами и поднялся.

— Ладно. Хозяин — барин. Но учти, в Севилье с тобой здороваться перестанут. И на меня тут не расчитывай.

— А как же забавы, о которых вы вчера толковали?

Он уже успел повернуться ко мне спиной. И двинулся было к выходу. Но тут остановился и медленно оглянулся.

— Что ты хочешь сказать?

— Да вы же сами рассказывали мне о веселых ночах, о пирушках… Я бы хотел на них побывать, само собой, когда там не будет женщин, потому что я не собираюсь обманывать свою супругу, но вот карты и прочее… Тут греха нет, как я понимаю.

— Нет, милый мой, нет греха, раз уж не грех жениться на шлюхе! Только смотрят на это косо. Но ты готов совершить неслыханную глупость! И из твоих объяснений я понял, что разубеждать тебя проку мало. На том и покончим. Что касается пирушек…

Я перебил его.

— Только не нынче, понятно. Не гоже бросать жену в первую брачную ночь. А вот завтра…

— Так скоро?

— А почему бы и нет? Я надеюсь заиметь не менее дюжины детей, и хоть я богат, денег мне понадобится много. Вот я и думаю: легко заработать их игрой.

— Это точно! Конечно! Ты человек везучий и, сдается мне, станешь выигрывать. А если когда и проиграешь, назавтра наверстаешь упущенное. Игра закаляет характер. Но тебе — то будет проще. Ты так богат! С такими деньжищами можно проигрывать хоть год подряд. — Голос его сделался сладким, на устах снова заиграла хитрая улыбка. Он опустил руку мне на плечо. — Только послушайся моего совета, никому не болтай о своей женитьбе и уж тем более помалкивай о том, кого взял в жены. У людей много предрассудков… Держи это в секрете, хотя бы до поры до времени, ладно? А потом выход отыщется…

— Не могу выразить, как я вам благодарен!

Мы договорились встретиться завтра вечером, в половине одиннадцатого. Я проводил его до порога, потому что не сумел уговорить стать свидетелем на венчании: поступиться принципами он не мог. Я смотрел, как он удалялся, по — хозяйски, широкими шагами, словно улица принадлежала ему одному. И смех его будил ласточек под крышами.

— Господи, ведь я без всякого удовольствия отправлю его на тот свет, такие типы вызывают омерзение где угодно. Молю Тебя, дай ему время раскаяться в содеянных непотребствах.

Потом я сказал Лепорелло:

— Сейчас я лягу в постель. Пусть принесут одеяла и бульон погорячей. Когда увидишь, что с меня начал течь пот, словно я в агонии, беги за священником, да поскорей зови сюда — мол, надо обвенчать одну пару in articulo mortis.

Я вышел из покоев на рассвете. Мне хотелось глотнуть свежего ветра, нужно было прикоснуться к воде. Еще темный двор благоухал, и в гуще кипарисов пел соловей. Я разделся и погрузил тело в водоем. Вода была холодной, и я почувствовал, как холод очищает меня, смывает поцелуи и ласки. Мне почудилось, будто вода возвращает моей плоти свойственную ей цельность, то, что было ее принадлежностью и что нынче ночью она утратила. Но восстановив эту цельность, я словно что — то у себя самого и украл.

Мариана уже спала на огромном ложе, где я когда — то родился. Меня же любовь лишила сна.

— Сдается мне, что сеньору нужна простыня.

— Ты был здесь, Лепорелло?

— Да уж ясно, не спал, как мне и положено.

Я с трудом различал его лицо, но готов был поклясться. что он смеется. Он помог мне вытереться досуха. Потом собрал с земли мои вещи и обождал, пока я оденусь.

— А еще я приготовил сеньору кое — чего горяченького. И старого вина. В таких случаях нет ничего лучше.

— Да разве ты когда — нибудь уже служил у новобрачного?

— Нет, никогда, сеньор.

— Откуда же такие познания?

— Смекалка!

Он удалился и вернулся с подносом, на котором стояли закуски. Я пригласил его разделить со мной трапезу и налил ему вина.

— Выпей. За меня.

— За ваше счастье?

— Нет. За меня.

— Ну, тогда за вас, сеньор!

Он выпил, кашлянул и хлопнул бокал оземь.

— Есть на земле одно место, где принято делать именно так. На счастье.

— На твоей родине?

— Нет, в одном месте на земле.

Я тоже выпил.

— За твое здоровье, Лепорелло.

— Благодарю покорно, сеньор, — он протянул руку и удержал меня.

— Только свой бокал не бейте. Я того не стою, да кроме того, с моей судьбой все ясно, в ней нет секретов. Я хочу сказать… — Он на миг замолчал и взглянул на меня. — Смею думать, что отныне мы станем ложиться спать в божеское время. Уж не знаю, помнит ли сеньор, что мы провели три ночи без сна. Что скажут почтенные граждане Севильи, узнай они об этом?

— А тебе так важно мнение почтенных людей?

— Я думаю о сеньоре, Что до меня… признаюсь, я не прочь заваливаться пораньше. Но, коль надо полуночничать, извольти. Таковы “издержки службы”.

— Что ж, Лепорелло, может, мы еще не раз станем полуночничать. Пожалуй, и на весь остаток жизни нам придется пожертвовать ночным покоем. Хотя пока не знаю.

— Но… а как же сеньора? Ведь она — то вышла замуж, чтоб почивать с супругом, как мне сдается. Так уж заведено.

— Да. Ей бы того хотелось.

— А вам?

Я встал, Лепорелло отступил назад. Я шагнул к нему и схватил за плечи.

— Никак ты выпытываешь у меня кое — что?