рукопись сунуть. Три главы прочла. Но если я буду высказываться, Сергей Кузьмич уши мне надерет. А про вас он мне так сказал. Только это по бесконечному секрету: 'Придет к тебе этот головастый капитанишка - немедленно ко мне'. Так что идите смело.

Демин открыл дверь. В просторном кабинете, кроме самого Батурина и его заместителя Оленина, никого не было. Они сидели друг против друга и, по-видимому, говорили о нем, потому что мгновенно смолкли. Батурин с грохотом отодвинул кресло и пошел навстречу Демину, широко раскрывая для объятий руки.

- Батенька ты мой! Летчик мой простоволосенький! - завопил он, целуя Николая в плохо выбритые щеки. - Вот порадовал старика. Да я уж сколько лет такой удачи пе видывал. То, что ты написал, миленький, ото знаешь что такое? Со дня окончания войны ждем.

Где ты, родной, подсмотрел своих героев, где ими надышался? Хотя погоди. У тебя и у самого столько орденов.

Ты, наверное, все свои переживания, всю душу излил.

Но разве в этом дело! Можно пройти огни и воды и ничего не создать. А ты! Ведь это же такой вклад, такой вклад! Впрочем, что я говорю? обратился вдруг он к Оленину. - Что я говорю, Виталий Федорович?

- Вы сейчас пе говорите, а кричите, - улыбнулся Оленин.

- К черту эмоции! - возвысил голос главный редактор. - У меня своя теория, от которой я не отступаю уже свыше двадцати лет. Люди несут в литературу пережитое, увиденное, выстраданное. И вот такие, как он, создают новое, впервые открывают перед читателем уголок неисследованный и страшно притягательный в нашей действительности. А ты молчи! - махнул он вдруг на Демина. - Ты должен только присутствовать, когда старшие дискутируют, быть терпеливым и поглощать мудрость. То, что ты написал, просто здорово. Ты впервые с такой яркостью дал фронтовое небо с его запахами и красками. А люди этого неба! Фатьма Амиранова, её командир Муратов. А рассуждения о закономерности войн и о возмужании народов, сражающихся за правое дело. Черт побери, ведь это же целая философская копцетщия.

Демин сосредоточенно молчал, готовый вовремя ответить на любой возникший у Батурина вопрос. Мысленно он перебирал ещё и ещё раз все страницы рукописи, вспоминая обобщения и философские выкладки, сделанные в пей Леней Пчелинцевым. А Батурин все сыпал и сыпал:

- А как он поставил вопрос о личности командира, ответственного за бой. От личности такого человека, от его таланта, умения предвидеть порою все зависит. Если мудр и прозорлив командир, так и войско его бьет врага без промаха. А если он старенький, тупой, с мозгами, заплывшими от неспособности думать и анализировать, он не только полк погубит, но и дивизию, и армию. Смело поставлен вопрос о роли личности на поле боя.

Батурин, разлохматив седеющие волосы, заговорил об образах повести с горячностью истинного художника.

Распахнув полы черного пиджака и запустив тонкие пальцы под ярко-коричневые подтяжки, он быстро заходил вокруг стола:

- Нет, ты чародей, Демин. Взять хотя бы твою героиню. Ведь это же королева в солдатской шинели. Ее любовь к Муратову. А их последний совместный боевой вылет. О! Все это бесподобно. Конец у тебя, правда, несколько подгулял... Обычно люди к концу расписываются, а ты как выдохшийся бегун перед финишной ленточкой. Но мы это поправим. Так, что ли, Виталий Федорович? - обратился он к Оленину.

- Конечно, Сергей Кузьмич, - с готовностью согласился заместитель. - Я настолько влюбился в эту рукопись, что готов на все возможное, если, разумеется, Николай Прокофьевич примет мою помощь.

- Не примет? - воинственно поднял подбородок Батурин. - Пусть только попробует не принять.

Они были внешне совершенно разные - порывистый мужиковатый Батурин и Оленин, с тонким, бледным лицом и спокойными серыми глазами за стеклами роговых очков. Батурин подошел к Демину.

- Каков итог? Мы вынимаем из очередного номера довольно вялую повесть о лесорубах и заменяем её твоею. Вся редколлегия единогласно меня поддерживает, потому что 'Ветер от винта' - это действительно открытие. Дай я тебя поцелую, летчик. - Батурин прижал к себе Демина, обдал его запахом хороших духов и дорогого коньяка. Установив, что Сергей Кузьмич был малость под хмельком, Демин твердо решил: вот и настало время действовать. Но был он все-таки человеком, воспитанным армейской дисциплиной и до крайности деликатным. То, ради чего он затеял всю эту историю с клеенчатой тетрадью, ради чего пришел в редакцию, подчиняло себе весь образ его размышлений. Он думал о Заре, и только о Заре. Он долго молчал, но как и всякий настоящий летчик, выпалил все сразу.

- Сергей Кузьмич, - потребовал он внимания, - у меня есть к вам одна просьба.

- Говори, пожалуйста, я тебя слушаю.

- Сергей Кузьмич, у меня жена в больнице и в очень тяжелом состоянии. И я бы очень вас попросил.

- О чем бы ты меня попросил, мой чародей-летчик, - доверительно засмеялся Батурин. - Если ваша жена похожа хоть капельку на Фатьму Амиранову, я готов на все.

- Нет, она лучше! - выкрикнул Демин. - Лучше и красивее. И зовут её вовсе не Фатьма, а Зарема.

- Автору виднее, - доброжелательно усмехнулся Батурин. - Но, чего ты хотел?

- Если бы пятьсот рублей, Сергей Кузьмич, - отчаянно выпалил Демин.

Батурин иронически поглядел на Оленина.

- Эка хватил, - произнес он совершенно серьезно, с помрачневшим лицом. - Да разве такой суммой прорехи быта залатаешь, милый человек? Пятьсот рублей мы тебе с Виталием Федоровичем не сходя, как говорится, с места наберем. - Он нажал на кнопку звонка, вделанную в письменный стол, и тотчас же вошла в кабинет секретарша. - Оленька, сколько печатных листов в рукописи этого молодого человека?

- Пятнадцать с половиной.

- Так вот, Оленька, сей молодой человек находится не в очень веселых материальных обстоятельствах.

Поэтому немедленно договор, шестьдесят процентов гонорара, и чтобы сразу все это перевели.

Секретарша удалилась, а Батурин торжественно стал подсчитывать. Он любил окрылять молодых, если эти молодые были талантливыми. Капитан запаса, стоявший перед ним, по его глубокому убеждению, относился к племени таковых.

- Значит, на первый раз вы получите около девятнадцати тысяч рублей. Сберкнижка у вас при себе и, я надеюсь, на ней не миллион?

- Один рубль, Сергей Кузьмич, - безо всякой интонации ответил Демин, у которого от неожиданности происходящего все поплыло перед глазами.

- Ну и вот, - обрадовался Батурин, иного ответа не ожидавший. - Идите и немедленно продиктуйте Оленьке номер счета, а потом сразу в больницу к своей Фатьме Амирановой и не давайте ей никогда бросаться в огонь.

- Не дам, Сергей Кузьмич, я за неё сам сто раз брошусь.

Глава

четвертая

Демин назвал последующую неделю своей жизни недеэтей восхождения. Словно оглушенный, бродил он по городским улицам и думал, думал. Он вспоминал, как в сберегательной кассе молодая, бедно одетая контролерша с худеньким миловидным лицом даже руками всплеснула:

- Боже мой! Да ведь вам столько денег перевели.

- Я из них половину должен отослать, - как бы оправдываясь, сказал Демин, - отослать матери погибшего друга. Клятву такую в свое время дал...

Из сберкассы он отправился в 'Гастроном'. Там он накупил фруктов, конфет, фруктового сока. В парфюмерном магазине взял большой флакон духов 'Красная Москва' и на такси поехал в больницу.

Дрожа от озноба, Зарема лежала на койке под стареньким шерстяным одеялом. Нездоровый румянец жог её щеки. Демин уселся рядом и стал выкладывать содержимое свертков на тумбочку. Она с любопытством переводила взгляд с одного пакета на другой, а пестрая коробка конфет привела её просто в ужас.

- Уй, Коленька! Откуда у тебя все это?

Оп наклонился, щекой прикоснулся к её горячему лицу.

- Ну а на твоем фронте как, Заремка?

- Ты понимаешь, - виновато улыбнулась она, - это я простудилась немножко... Доктор говорит, что надо бы провести ещё одну пенициллиновую блокаду.