По где взять пенициллин? Ампулы такие дорогие.

- Будут апмулы, Зарочка.

- Гляди, какой Ротшильд, - тихо засмеялась она. - Отвечай, презренный, откуда взял деньги?

- Так... заработал... скоро узнаешь.

- Надеюсь не из уголовной хроники, - развеселилась она.

* * *

Ночью ему приснился сон. Будто садятся они с Пчелинцевым в самолет и Леня, прежде чем скрыться в своей кабине воздушного стрелка, укоризненно качает головой.

- А все же это не по-честному, командир. Повесть написал я, а вышла она под твоей фамилией. Как же это, командир, а?

- Но ведь это же ради Заремы, Леонид. Ради нее, понимаешь! - пытается крикнуть Демин и не может.

Как-то по-особенному громко ревет мотор ИЛа, и слов нельзя разобрать. Он лишь видит, как шевелятся губы Леонида. Тогда он решает: взлетим и будем продолжать разговор по СПУ. Он трогает ручку управления, но самолет стоит на месте и гудит - громко, долго, надоедливо. Демин, открыв фонарь, встает на пилотское сиденье и машет оттуда воздушному стрелку. Пчелинцев тоже встает. Черные продолговатые глаза наполняются болью.

- Не то делаешь, командир, - говорит он грустно.

А винт самолета молотит воздух, и очень трудно вслушиваться в речь Пчелинцева.

- Ты про что? - старается перекричать гул мотора Демин. - Про черную тетрадь?

- А ты будто не догадываешься, - горько отвечает Пчелинцев.

- Но ведь это же ради Зары, - повторяет Николай. - И потом, ты сам завещал мне дописать свою повесть, довести её до конца.

- А ты довел?

- Сделал все, что мог, Леня.

- А почему же не поставил тогда на титульном лжете две подписи!

Винт начинает вращаться все медленнее и медленнее, и глаза у Демина становятся растерянными.

- Не знаю. Но это уже сделано, и пока что-либо изменить я не в силах. Повесть уже ушла в набор, а я объявлен её автором.

- Значит, ты автор чужого произведения, к которому дописал всего тридцать страниц?

- Плохих тридцать страниц, - сознается Демин и видит, как горькая усмешка корежит лицо Пчелинцева.

- Эх, Коля, а я-то думал...

- Что ты думал, Леня?

- ...что ты выше собственного тщеславия. - Лицо Пчелинцева вдруг задрожало и, колебаясь, стало тускнеть. Какие-то невидимые волны размывали его. Мотор ИЛа смолк, и фигура воздушного стрелка стала быстро отдаляться, пока не исчезла совсем. Демин пытался Пчелипцеву что-то сказать, но не мог и тотчас же проснулся в холодном поту. Подогнув под себя ноги, вялыми руками обхватив колени, долго сддел в кровати, не в силах преодолеть страшную разбитость. И впервые полоснула по его мозгу, по сердцу мысль: ты, Николай Демин, - вор. Ты обворовал своего погибшего друга, выдал им написанную книгу за свою. Как поднялся у тебя язык сказать, что ты автор. Но ведь Зарема была почти при смерти и её надо было спасать - и ради этого... Что ради этого? - свирепо перебивает оп себя. - Ради этого ты забыл человеческий стыд и достоинство! Но я же дописал к его повести конец, - шевельнулся в нем не очень уверенный обозленно- настойчивый голос. - Пусть он не идет в сравнение с теми страницами, которые написал ты, Леонид, но ведь я же выполнил твое завещание. Помнишь, ты лежал весь в крови на зеленых брезентовых носилках и синеющими губами просил: 'Коля, друг, закончи за меня книгу'. И вдруг в его ушах, как укор, прозвучал совершенно отчетливо такой незабытый голос Пчелипцева: 'Да, но я пе просил тебя выпускать её под своим именем'. - 'А Зара! - возразил всему наперекор Демин. - Если бы ты видел, Леня, как она страдает. Огонек сорокоградусной температуры на её щеках, горячечные черные глаза, теряющие память. Она перестает временами узнавать окружающих, а ты пытаешь меня плоскими рассуждениями о чести фронтовика.

Пойми, что нужен мне этот гонорар не для личной славы, а чтобы спасти её. Сейчас пенициллин сделал свое дело, доктора говорят кризис миновал.

Демин глубоко вздохнул и шепотом самому себе повторил:

'И все же ты - вор! Еще там, у седенькой машинистки Фаины Израилевны, ты был должен поставить на первой странице его фамилию и где-то меленько свою, а ты этого не сделал. Потом в редакции 'Восхода' ты бы мог спокойно рассказать обо всем Сергею Кузьмичу Батурину. А ты этого не сделал. Почему? Потому что присвопл себе чужой труд, украл чужую славу, опозорил себя ради денег. Эх, не зря, видно, говорил погибший твой командир полковник Заворыгин: 'Кого ты наказыг-аешь, Демин, своим эгоизмом. Себя в первую очередь.

Славу ты слишком любишь, Демин, рвешься к ней через ьсе препоны. Ой, смотри, как бы тебе не заплакать в один прекрасный день красными слезами...' Вот и пришел этот день. Но ведь пока ещё не поздно. Можно пойти и во всем признаться. И на переплете книги появятся две фамилии. Или, скорее всего, одна, а внизу сноска, что последние три главы написаны им, Деминым. Никто же с него не потребует назад выплаченного аванса. Тем более, половину его он честно перевел Лениной матери в далекую нижневолжскую Рожновку.

Нет, ещё есть возможность сохранить свою честь. Надо немедленно пойти в редакцию и поставить все точки над 'и'. Он стал не очень поспешно и решительно одеваться. Вялый и разбитый, подошел к зеркалу, увидел синяки под глазами, мрачно расчесал вихры. Он забыл с вечера завести часы. Стрелки застыли на трех, а сейчас, судя по всему, было не меньше восьми утра. Он включил радио, и вдруг последняя фраза диктора ударила наотмашь в лицо.

- ...Мы передавали главу из повести молодого писателя военного летчика Николая Демина 'Веггер от винта' Читала заслуженная артистка республики Лихачева.

С этой повестью вы можете познакомиться в очередном номере нашего литературно-художественного журнала 'Восход'. Отрывки из неё с сегодняшнего дня начинают публиковаться в областной газете.

Демин немедленно побежал к газетному киоску и вернулся назад с ещё более потускневшим лицом. Текст Лени Пчелинцева был огромным подвалом напечатан на третьей странице свежего номера. Все пути к отступлению были отрезаны. Как же теперь он скажет, что повесть написана не им - ведь это же какой огромный скандал. И тут его ослепила неожиданная мысль. 'Черт побери! - подумал Демин. - Да ведь это же попросту ошеломляюще, что мою фамилию такими большими буквами! Кто бы мог подумать, Колька Демин - и вдруг назван писателем. Да ведь я и на самом деле написал последние страницы. Вот бы в нашей Касьяновне были живы мама, Вера, дядя Тихон, Павел Артамонович Долин. Как бы они возрадовались. А если ещё вся полностью будет в журнале опубликована эта книга 'Ветер от винта'! Он не успел подумать все до конца, оценить все 'за' и 'против', когда за окном послышались очень знакомые голоса.

- Черт побери, вы только посмотрите, Виталий Федорович, в какой дыре обитает наш друг. А где же основной принцип нашего времени: каждому по его труду.

Пора бы нам о нем позаботиться. И куда только смотрят городские власти?

- Городские власти, Сергей Кузьмич, ещё не знают, что родился новый большой художник, - раздался в ответ второй знакомый голос.

Демин даже не успел натянуть тапочки на босу ногу.

В тесную его комнату со свертками в руках вошли Батурин и Оленин. Старик проницательными глазами скользнул по его фигуре, остановился на растопыренных бриджах и босых ногах.

- Да, вид у вас отнюдь не парадный. Ну, да ладно.

Первым делом докладывайте, как себя чувствует наша таинственная незнакомка, а ваша жена Фатьма Амиранова.

- Спасибо. Лучше, - повеселевшим голосом ответил Демин. - Температуру сбили, и она пошла на поправку.

- Очень мило, - вздохнул облегченно Батурин. - Ну, а сейчас по поводу вашего успеха мы с Виталием Федоровичем даем небольшой банкетик в вашу честь.

- Так рано? - вырвалось у Демина.

Батурин и Оленин расхохотались.