харчишками да в черном чехле белый аккордеон из какой-то заморской Европы, его на смотре самодеятельности наградили. Вот и случилось все из-за этого проклятого аккорлсона. Под самое утро он шел. Кварталах в трех от родного дома остановился у колонки воды попить. Положил вещевой мешок и аккордеон на землю, расстегнул ворот гимнастерки, и как только нагнулся, его ударили сзади железным бруском по затылку. И все затем, чтоб унесть тот жалкий заморский аккордеон, что и стоил-то рублей тыщу, не больше. И ни заслуг его не пожалели, пи славушки его солдатской. Он был храбрый и, харкая кровью, триста метров ещё до родного крыльца полз.

А я как знала, что беда з дом последняя пришла. Будто кто в спину подтолкнул в ту минуту. Из сепей выскочила, а он лежит на пороге в гимнастерке окровавленной и губами посиневшими шепчет: 'Мама, родная, вот как СРИделись. А как я спешил'. И захрипел в ту минуту, скончался у меня на руках мой любимый Андрюшенька, последняя моя кровинушка. Выходит, что и первый и последний его вскрик мне пришлось слушать.

Через день мы его похоронили на нашем заводском кладбище. А вскоре и тех трех, что за аккордеон его жизни лишили, поймали. Чубатые вислогубые выродки слезами на суде заливались, смягчить меру просили. И что же ты думаешь, дорогой Иосиф Виссарионович? Одного из них к расстрелу приговорили, а двух других всего к десяти годочкам. А кто они? От фронта вроде как по малолетству открутились, хотя было по девятнадцать и двадцать лет. На заводе последние хулиганы, пьяницы и прогульщики. И вот попадут они в заключение и, случись какая амнистия, и своего срока не отсидят. Да ещё стахаттошгами прикинутся. А потом их выпустят на волю, и через два-три года они снова поднимут руку на жизнь человеческую, потому что они есть звери, а зверь, вкусивший человеческой крови, уже никогда этого не забывает. А ты сам говорил, что дороже человеческой жизни ничего у нас нет. И вот я хочу сказать тебе от всех матерей, которые подобным образом потеряли своих сынов и дочек. Пусть меня они не посылали к тебе делегатом, но я скажу. Говорят, что у нас даже целый институт есть, где преступное дето изучается, и что там даже профессора в генеральских мундирах лекции эти самые читают. А нужно ли все это: посуди сам, ну сколько процентов населения на пашей земле подобные ублюдки составляют? Небось одну, две десятых процента, пе больше. А каждый из них ещё зверее любого фашиста. Какое же им можно выдумать перевоспитание? Не лучше ли каждого убийцу беспощадно стрелять, а то и вешать, как бешеного пса, на том месте, где загубил он душу невипную, и пусть женщины, родившие таких на свет, стоят рядом и плачут слезами кровавыми. Да что там убийцу!

Каждого поднявшего на честного человека нож, расстреливать надо. Тогда только наведем мы порядок на земле нашей, и не будет матерей вроде меня, поседевших допрежь времени, убитых горем на веки вечные. Вот что я мыслю об убийцах-уголовниках, дорогой Иосиф Виссарионович. Уж прости меня, грешную, за прямое и резкое слово мое'.

...Демин приоткрыл глаза и осторожно посмотрел на лежавшую рядом жену. Зара тихонько всхлипывала в подушку. Он сначала хотел её успокоить, но потом подумал, что Зара разволнуется ещё больше, и сделал вид, что с пи г. Утром ни один из них не дал понять Домне Егоровне, что её горе им известно. Они не стали расспрашивать бедную женщину о том, послала ли она письмо тому, на чье имя его сочиняла. С той поры обоим им стала ближе и понятнее суровая с виду Домна Егоровна, и жизнь в маленьком домике стала ещё дружнее.

...Трамвай уже отгрохал положенное количество остановок и, заскрежетав колесами, замер на кольце С маленьким тортом в руках шагала высокая стройная Зара рядом с прихрамывающим капитаном, у которого заметно оттопыривались карманы от кульков со сладостями.

- Понимаешь, он меня про Кантемира спрашивал, а я совсем недавно книгу о нем прочла и как рыба в воде ориентируюсь, - быстро повествовала она, - а Тредиаковский и Сумароков и вовсе на экзамене оказались нестрашными.

- Подожди-ка, сорока-белобока, - остановил её Демин, - гляди. На маленькой корявой скамеечке у входа в крохотный домик их поджидала хозяйка. Опираясь на палку, она задумчиво и несколько вопросительно смотрела на них.

- Смотри-ка, - отметил Демин, - в единственный свой черный костюмчик облачилась, платок дорогой надела. Это же по какому поводу такой парад?

- Будто не знаешь, - толкнула его тихонько Зарема, - нас ждет.

Едва они приблизились, Домна Егоровна встала, с плохо разыгранным безразличием проговорила:

- А я вот воздухом подышать вышла. Надоело дома одной. А вы откуда, ребятки?

- Из города, - солидно покашлял Демин, но старушка, поглядев на Зарему, вдруг рассмеялась.

- По какой это вы причине, Домна Егоровна? - удивилась Магомедова.

- Да как же, - охотно ответила старушка. - Идете как победители. За торт небось все сто двадцать отдали.

А ты, Заренька, вон, как серебряный самовар, сияешь.

Значит, приняли, девонька?

- Приняли, Домна Егоровна, приняли! - растроганно воскликнул за свою жену Демин, прекрасно понимавший, что старушка их, и только их, ждет давным-давно на этой скамеечке.

- Ну вот и хорошо, - сказала она со сдержанным волнением, - дай я тебя поцелую, умница ты моя. А теперь в дом.

Они растворили дверь и замерли от удивления. На маленьком столике, покрытом старомодной клеенкой с выцветшими гвоздиками, кипел самовар, в центре стояла большая сковородка с жареным картофелем, селедка с луком, три стопки и четвертинка 'Столичной'.

- Это я на двенадцатый талон по своей карточке взяла, - пояснила старушка, перехватив изумленный взгляд летчика. - Я обычно на этот талон крупу беру, деточки вы мои, а тут подумала и четвертинку решила.

- Домна Егоровна, - всплеснула руками Зарема и вся запунцовела, - да зачем же разорение такое?

У хозяйки в углах рта проглянули суровые складочки.

- А ты помолчи, касаточка, - отрезала опа, - я тут хозяйка, а не ты, за мной и слово решающее. Мойте поскорее руки - и за стол. Чем богата, тем и рада, ребятушки!

Когда они расселись за столом, опа сама по-мужски широкой твердой ладонью ударила под донышко, так что выскочила пробка, а потом равными частями разлила водку в граненые стопки.

- Что я хочу сказать вам, детки. У Зареньки сегодня большое событие. Она экзамены в университет выдержала. Но я не за это сейчас хочу выпить эту горькую водку, которой, как изволили заметить, не балуюсь.

Я за то хочу выпить, что вы с войны живыми вернулись, за то, что смерть стороной вас обошла. А раны не в счет твои, Николенька, - ласково посмотрела она на Демина, - сказывают, что раны доброго молодца только красят. Так что живите, родные, да радуйтесь. За себя живите и за погибших в том числе, кому света победы увидеть пе довелось. За таких неудачливых, как мои...

- Не надо, Домна Егоровна, - перебил было Демин, но она осадила его строгим взглядом.

- А ты сиди. Не в укор тебе говорю. Ты свое на войне сделал. И Заренька сделала. Ее бы тонкими ручками на фортепианах играть, микроскопы крутить разные, а она ими в зной и стужу бомбы тебе подвешивала на самолет... Так что я точно вам говорю - за всех живых и погибших живите. Но и работайте за всех. Народа нашего вон сколько миллионов полегло. А делов сейчас видимо-неперевидимо. А теперь выпьем и закусим чем бог послал.

Глава

вторая

Через неделю Демин получил по почте вызов из военкомата. Он долго крутил перед глазами бумажку, где было написано, что 26 августа 1945 года он, капитан Демин Николай Прокофьевич, обязан к десяти ноль-ноль явиться в комнату ? 1 к городскому военному комиссару полковнику Депьдоброму. По старой службистской привычке он старательно надраивал потускневшие пуговицы кителя, сам гладил брюки, чистил до блеска ботинки.

Одевшись, посмотрел в зеркало.

- Вишь какой гвардеец глаза на меня оттуда пялит, - печально усмехнувшись, обратился он к жене - Летать бы ещё да летать, если бы не проклятый глаз.

Зара умела тонко уходить от любого разговора способного омрачить мужа. Он всегда это понимал и ценил И сейчас без всякого труда догадался, почему она поспешила задать вопрос о причинах вызова в военкомат.