- Спасибо за предложенный портфель, - засмеялась Зарема.

- А тебе спасибо за то, что думаешь заодно со мною Я немножко поторопился, решая свою судьбу, я был уверен, что ты меня одобришь.

- То есть?

- Уже заявил комиссии, что капитан Демин не создан для наземной службы в авиации и не по его части провожать поврежденным глазом взлетающие самолеты.

- Ух, как хорошо! - воскликнула Зарема, и её лицо в мелких веснушках порозовело. - Мы теперь быстро определим твою судьбу. Я на истфаке, а ты в энергетический пойдешь.

- Только на вечерний, Зарочка. Днем буду вкалывать где-нибудь на заводе, а вечером освежать мозги дифференциальным исчислением и радиотехникой.

- Это же прекрасно, - одобрила девушка и потянула его за руку к себе. - Однако чего мы тут сидим?

Разве пас лишает кто-нибудь права на маленькое семейное торжество по случаю моего поступления в университет? Аида в 'Гастроном', а потом на квартиру.

Дряхлый красный трамвай долго вез их от центра к городской окраине, именовавшейся 'Красными баррикадами' Здесь и на самом деле в грозном семнадцатом году были баррикады красногвардейцев. Потом на захламленных пустырях возникли огромные серобетонные корпуса станкостроительного завода, улочки поползли ещё дальше, так что на их пути пришлось вырубить зеленую сосновую рощину и засыпать котлован на месте давно высохшего пруда. От конечной остановки, где трамвай с визгом разворачивался на кольце, им надо было минут пятнадцать идти по пыльному тротуару до маленького, обнесенного штакетником домика, где снимали они тесную комнату, заставленную старомодной, ветхой мебелью, у табельщицы завода шестидесятилетней Домны Егоровны.

Подходя обычно к этому домику, они невольно вспоминали свой первый визит сюда. Полная, с отечным лицом и зачесанными назад, стянутыми на затылке в пучок седыми волосами, хозяйка дома встретила их не особенно приветливо. Демина, пришедшего в штатском, угрюмо спросила:

- Жить, значит, у меня хочешь? А прописку тебе дадут?

- Думаю, что дадут, - беспечно ответил летчик.

- Думаю, думаю, - проворчала старуха, - сейчас все думают. А вот когда город в блокаде очутился, многие думалъщики на Ташкент потянулись.

- Зачем же так? - обиженно протянул Демин. - Я ведь с фронта.

- Эка невидаль, - проворчала, не сдаваясь, хозяйка, - знамо, что с фронта. Если бы из Ташкента пожаловал, калитки бы тебе не открыла. Сейчас каждый здоровый мужчина должен с фронта приходить. - Она критически оглядела два объемистых фибровых чемодана, смягчаясь, спросила: - Это что же? Все ваше имущество?

- Все, - с готовностью ответила Зарема, опасаясь, что суровая хозяйка откажет им в жилье.

- Ну что же, заходите, - невесело вздохнула та, и они оказались sa калиткой в маленьком палисаднике, где над клумбою носился тонкий, едва уловимый запах петуньи и резеды. Открыв дверь в семиметровую комнату с окном на солнечную сторону, сухо сказала:

- Жить будете здесь. Кровать, стол и вешалка - ваши Другие вещи прошу не трогать, мопм имуществом заняты. Зовут меня Домна Егоровна. Если не поправится - не неволю.

- Да что вы, бабушка, - пропела было Зарема, по была остановлена строгим взглядом.

- А ты подожди, касатка, подожди с благодарностями. Поживем - увидим. Я тебе пе мед и не сахар.

Утром Демит предстояло ехать в госпиталь на лабораюрпые исследования. Зарема была удивлзна что муж надел новенький китель со всеми орденами и медалями.

- Уи, какое великолепие, - усмехнулась она прикрывая ладошкой зевок. Однако, как мне кажется ты оы мог сегодня и в штатском поехнть.

Демин поднес к губам пальцы и укоризненно прошептал:

- Тише, это психологический эксперимент Ты вчерашний разговор с хозяйкой помнишь?

- Еще бы! Она меня не на шутку испугала. Что бы мы делали, если бы она закрыла ка.шгку?

- Так вот, я облачился с единственной целью впечатление на неё произвести.

- Похвальбушка несчастный!

- А вот увидишь, что сейчас будет.

- Ну иди производить впечатление, выдумщик da топкой дощатой перегородкой Домна Егоровна вприкуску пила чай. Слышно было, как хрустел на её зубах пайковый сахарок и как она отдувалась, глотая кипяток. Чтобы выйти из домика, Демнпу надо было пройти мимо нее. Едва он закрыл за собой скрипучую дверь Зарема услышала стук отодвинутой чашки и возбужденный голос хозяйки:

- Батюшки светы, да ты вот ведь какой?

- Какой же, Домна Егоровна?

- Геройский что ни на есть. Это у тебя одних орденов Красного Знамени три штуки. В летчиках, стало быть прослунхил?

- В летчиках.

- А ранения, поди, тоже имел?

- Имел, Домна Егоровна. Под самым Берлином почти получил. Оттуда и списали.

- Видный ты парень, Николай, что и говорить, - промолвила старушка уже с явным восхищением. - Какие же ты самолеты водил?

- Штурмовики, Домна Егоровна, штурмовики.

- И это дело, - уважительно заметила хозяйка. - Мы-то на всякие самолеты нагляделись, когда фронт по окраине города проходил. Ну ладно, вздохнула она, - когда-нибудь на досуге расскажешь, как фашистов бил, а сейчас иди по своим делам, раз спешишь. Удачи тебе, сынок. - Что-то дрогнуло в её голосе. Нет, в нем не было никакого подобострастия. Просто он потеплел и стал отчего-то непередаваемо грустным. 'Ну и хитрюга же Колька, - восторженно подумала в эту минуту за стеной Зарема, - самый безотказный психологический опыт выбрал'.

Возвратившись в этот день вечером домой, Демин застал обеих женщин ласково беседующими на крылечке и по добрым, спрятанным за стеклами очков глазам Домны Егоровны понял, что она вовсе не сердитый человек.

Они тихо и мирно прожили под крышей маленького окраинного домика почти все лето и осень победного сорок пятого года, успели привыкнуть друг к другу. Однажды ранним утром, когда на заводской окраине отпели самые поздние петухи и вслед за ними раздался первый басовитый фабричный гудок, Николай проснулся и хотел было открыть глаза, ещё тяжелые от дремы, но вдруг услыхал в соседней комнате неразборчивое бормотание хозяйки. Прислушавшись, он уловил и другой звук:

рремя от времени стучала ручка, обмакиваемая в чернплыгацу-непролпвайку. Он сразу представил себе эту чернильницу на хозяйском столе - белую школьную непроливайку. Он прислушался, и хрипловатый голос Домны Егоровны стал восприниматься отчетливо.

- 'И ещё пишу, дорогой Иосиф Виссарионович, - бубнила старуха, - что есть я тот маленький гражданин Советского Союза, на котором вся земля наша держится.

Как хочешь, так и понимай, а нет - пришли своего доверенного человека на наш завод 'Красные баррикады', и там ему расскажут, что из себя представляла наша рабочая семья и сколько она сделала для родной нашей Советской власти. Хочу я выплакать тебе горе свое материнское. Ты, я думаю, понять ето хорошо должен Двух сынов своих и мужа потеряча я в годы войны. Они честно сложили головы в боях с фашистами. Любая вдова тебе скажет, что как бы ни было ей тяжело, а где-то в самом, самом сердце понимает она, что геройской гибелью за Отечество можно гордиться. Но что я скажу тебе о третьем сыне, самом меньшом и самом любимом?

Он под Балатоном заменил в бою убитого командира, роту повел на врага, хотя был всего-навсего рядовым солдатом. Об этом даже в газете 'Красная звезда' печатано было. Орден Ленина сыну дали в награду, выше которого у нас нет, да и быть не может. Сколько слез я повыплакала, ожидая ето домой последнюю надежду в своей вдовьей жизни. Даже в церковь сходила разок, хотя в бога не верую. Каждый может попять, какая это радость - узнать, что из четырех солдат один все-таки возвращается к тебе с поля боя.

Да не суждено этой радости было сбыться. Вез сынок мой Андрюша домой солдатский вещевой мешок с