Магомедова увидела, как четыре фашистских бомбардировщика поспешно развернулись на юг, но в эту минуту истребители с головокружительной высоты спикировали на них, и произошло необыкновенное. В обиходе это называлось разобрать цели. Замелькали трассы, и фашистские самолеты дружно вспыхнули и ринулись вниз, потеряв управление. Четыре костра запылали на земле. А четверка 'Лавочкиных' растворилась в голубом небе.

- Коля, это необыкновенно, - захлопала в ладоши Зарема, - я ещё никогда не видела такого. Они уничтожили всю группу фрицев.

- Что ты говоришь! - заволновался Демин. - Вот это да! Вот это асы! Задумался и прибавил: - Если бы я был художником и смог бы изобразить этот бой на полотне, я бы его назвал 'возмездие'.

Выстрелы и взрывы смолкли, небо стало ясным и чистым, но в госпитальном коридоре долго ещё хлопали двери и раздавались возбужденные голоса. К ним в палату около часу никто не заходил, и оба про себя подумали, что об их существовании разволновавшийся медперсонал совсем забыл. Потом со скрипом распахнулась дверь, и в сопровождении неразговорчивой пожилой медсестры вошел высокий, неестественно прямой подполковник Дранко, молча придвинул к себе стул. Из кармашка на белом хрустящем халате торчала черная трубка стетоскопа.

- Как себя чувствуете, Демин? - осведомился он предельно равнодушным голосом. - Боли где-нибудь ощущаете?

- Спасибо. Нигде, - сухо ответил Демин. - Да и какое это имеет значение, я уже конченая личность.

- Это почему же? - вяло усмехнулся хирург, думая о чем-то другом.

- Потому что больше мне не летать.

- Резонное опасение, - кивнул Дранко, - скрывать я от вас не стану. Действительно, с травмированным зрением вряд ли вам придется летать. Но откуда вы взяли, что вы конченый? Что за вздор! Завтра вечером придет большой санитарный транспорт и заберет вас в город, где давно уже есть освещение. Мой друг Иван Никапорович Меньшиков поправит вам зрение. У нето золотые руки л не менее золотая голова... Так что вам жить да жить.

А теперь до вечернего, более детального обхода. Сейчас вам принесут обед. Мы тут задержались в связи с налетом.

Дранко сделал шаг к двери. Зарема вслед громко и беззаботно протараторила:

- Вот здорово! Значит, к нам сейчас придет Женя Ильинская, наша опекунша.

И вдруг Дранко остановился как подстреленный.

Острые его лопатки болезненно вздрогнули. Могло показаться, он оступился и теперь замер от неожиданной боли Он медленно обернулся, и стетоскоп выпал из кармана. Сняв пенсне, Дранко обвел обоих подслеповатыми глазами и каким-то скучным голосом произнес:

- Женя к вам не придет.

- Но почему? - удивилась Зарема. - Она же утром нам пообещала, товарищ подполковник. Мы с ней так подружились.

- Она не придет ни сегодня, ни завтра, - тихо повторил хирург. - Дело в том, что полчаса назад фашистские 'юнкерсы' бомбили вокзал и эшелон с ранеными...

Женя убита осколком фугасной бомбы.

- Женя! - отступая к холодной стене, прошептала остолбепсвшая Зара. Нет! Нет! - повторила она, жестом ограждая себя от чего-то неминуемого, во что никак не хотела поверить. - Нет. Это недоразумение, ошибка.

Но Дранко уже взял себя в руки. В нем снова ожил хирург, видавший на своем веку десятки смертей. Обычным надтреснутым голосом он произнес:

- К сожалению, это так, милая девушка. Война - страшная машина, которая быстро переводит человека из состояния жизни в состояние смерти, не разбираясь при этом, кого она берет - умного или глупого, доброго или злого. Весь госпиталь любил эту девочку... А что мы о ней знали? Веселая, острая на язык, добрая. Часто рассказывала о своих любовных похождениях, которых у пее на самом деле никогда не было. Недоедала, чтобы припрятать продукты, а потом, что можно, переправить в Москву старенькой матери, железнодорожной кондукторше на пенсии. Не дожила до своего совершеннолетия. Вот и вое. Вот и судьба человека в прифронтовой полосе.

Зарема беззвучно давилась слезами. Одинокий глаз Демина свирепо уставился в прямоугольник окна.

- Дали бы мне сейчас штурмовик и не было бы этих бинтов, я бы за эту девчушку ох и положил фашистов!

И пе обращайте внимания, доктор, на то, что я выражаюсь несколько театрально.

Дранко сочувственно посмотрел на летчика и утвердил на носу пенсне. Зарема, тяжко вздохнув, пояснила:

- Да, да, вы не подумайте, что Коля рисуется. Оп умеет мстить за своих близких. Если бы вы знали, доктор, как он отомстил за сестру. Он до такой высоты снижался, что рубил фашистские головы винтом. Уй, я даже никогда такому бы и не поверила! Говорят, это единственный случай в авиации, когда летчик использовал как оружие винт своего самолета.

- Простите, Демин, - сказал Дранко в глубоком раздумье. - Вы достойный, уважаемый юноша, герой фронта, но разрешите мне пожилому и кое-что смыслящему в жизни человеку в одном с вами не согласиться.

Когда вы говорите, что без штурвала самолета жизнь для вас кончена, то это... вы уж меня извините, или малодушие, или, как вы тут изволили выразиться, театральность. Не пытайтесь, мой друг, возражать. Посмотрите повнимательнее на свою Зарему, и вам станет ясно, что эта за штука жизнь. Это капитал, коим надо умело распоряжаться. Ну до вечера, молодые люди.

- Какую я тут нес чепуху, - тихо признался Демин, когда за главным хирургом затворилась дверь. - - Конченый человек, свет померк без самолета... Зарка, милая! Как же он может померкнуть, если ты рядом...

* * *

Глубокой ночью за высоким прямоугольником окна забрезжили тревожно яркие всполохи и, как днем, стал виден густой сосновый лесок, подступивший со всех сторон к зданию госпиталя. Оглушительный гул сквозь степы и раскрытые форточки ворвался в пропахшие лекарствами палаты. Зарема поспешно вскочила с кровати, босыми ногами прошлепала к подоконнику.

- Коля, нас, кажется, снова бомбят, - тревожно позвала она.

- Ты ошиблась, Зарочка, - донесся его взволнованный шепот, - это артиллерия.

А гул усиливался и был уже чем-то похож на грохочущее море, опрокидывающее вспененные валы на только что тихий берет. В басовитый рев дальнобойных орудий вплетался сухой сиплый кашель батарей переднего края. Небо дрожало над островерхой крышей госпиталя неверным багрянцем.

- Коля, это там, на западе. Неужели они затеяли какую-то авантюру?

- Успокойся, чудачка. Нам нечего волноваться.

Он не успел договорить. В слабо освещенном проеме входной двери выросла фигура подполковника Драико.

Он был без халата, в сапогах и гимнастерке. Сделав несколько поспешных шагов к постели Демина, дрожащим голосом воскликнул:

- Николай Прокофьевич, а Николай Прокофьевич!

Немедленно и безоговорочно проснитесь. Я вам сообщу такую новость, от которой ваши раны заживут вдвое быстрее. Двадцать минут назад наш фронт, Первый Украинский и Второй Белорусский перешли в наступление на Берлин. Виктория, дорогой Николай Прокофьевич! Дайте я обниму вас, родной! - Он осторожно приподнял его за плечи и уколол небритой щекой вместо поцелуя. Хотите сто граммов? Коньяка, разумеется, нет в нашем заведении, но спиритус вини найдется.

- А почему бы и нет! - воскликнул летчик.

* * *

Едва только смелый и яркий апрельский рассвет тронул узкие улочки маленького немецкого городка, воздух наполнился ревом моторов. Эскадрилья за эскадрильей, на больших скоростях, низко-низко над шпилями древпих кирк и готических зданий, рассекая воздух могучими винтами, потянулись на запад 'Петляковы', 'Ильюшигы, 'Лавочкины'. Демин, не моргая провожал в окне каждую новую группу боевых машин. Наполняясь бурной радостью возбужденно говорил: