Скажите-ка ребята, какая благодать!

Мы Геринга повесим, Адольфа в плен возьмем

И на стене рейхстага распишемся огнем.

Приехал корреспондент фронтовой газеты, молоденьгий тщедушный лейтенант, отпустивший для солидности бакенбарды и усики, услыхал эту песню, и вскоре она появилась в печати под названием 'Песня воздушных пехотинцев' и была подписана фамилией Демина. Напряженно-взволнованныи, он принимал от своих однополчан поздравления. Первой притащила ему эту газету Зара.

Оп сидел в кабине и опробовал педалями рули управления, когда она вскарабкалась на плоскость и, сверкая черными глазами, выпалила:

- Уй, товарищ командир, что я вам скажу! Вот тут на второй странице почитайте. Это же здорово! Вас, как настоящего поэта, напечатали.

Демин снял с головы шлемофон, потому что почувствовал на лбу предательские капли пота. Вид у Зары был самый сияющий, и он почему-то не выдержал устремленного на него её откровенно восторженного взгляда.

- Да какой там поэт, - проворчал он. - Так. Полковой рифмоплет, и не больше. Я и не думал, что напе-'

чатают. Пусть только этот корреспондент на глаза попадется, я ему дам за то, что без спроса.

- Зачем вы на него? - укоризненно заметила Зара. - Он хорошее дело сделал. Весь фронт теперь узнает эти стихи. Побегу сейчас нашим ребятам газету показывать.

Потом пришел на стоянку Чичико Белашвили, долго крутил свои нарядные грузинские усики, а когда Николай, опробовав мотор, спрыгнул на землю, смеясь сказал:

- Руставели! Ва, кацо, ничего лучше не скажешь!

- Перестань издеваться, - нахохлился было Демин, но Чичико простодушно хлопнул его по плечу.

- Зачем издеваться? Кто тебе сказал, упрямый ишак, что я пришел к тебе издеваться? Кто поручится: может, за хорошие стихи мы тебе после войны в ножки будем кланяться.

Один полковник Заворыгин отнесся к его успеху отрицательно. Увидев входящего в летную столовую Демина, он пальцем поманил его к столику, за которым хлебал из жестяной миски рассольник, усмехаясь одними серыми глазами, сказал:

- Слыхал, твои стишата напечатали? Смотри не зазнайся. И в полетах будь теперь повнимательнее. А то станешь вместо осмотрительности про свои рифмы эти самые думать.

- Я не буду в воздухе про эти самые рифмы Думать, - отшутился Демин, но командир повторил.

- Смотри, поэты - народ легкомысленный. А ты у меня летчик. И всегда должен быть собранным. Понимаешь?

- Я всегда буду собранным, - заверил его Демин.

Но вскоре даже сомневающийся полковник Заворыгин изменил свое мнение. Это случилось в тот день, когда на аэродром приехал фронтовой ансамбль несли и пляски. Перепоясанные портупеями ребята и девчата пели и 'Калинушку', и 'Идет война народная', и всем полюбившуюся, нестареющую 'С неба полуденного', и 'Вот мчится тройка почтовая'. И вдруг в самой середине концерта длинный, с горбатым носом и раскосыми глазами дирижер, обращаясь к зрителям, сидевшим и стоявшим на лесной опушке вокруг грузовика с распахнутыми бортами, служившего сценой, неожиданно попросил:

- А теперь помогите вы нам. Давайте все вместе споем песню, написанную летчиком вашего полка старшим лейтенантом Николаем Деминым.

И как же дружно грянула тогда песня! Демин видел широко раскрытый, полный белых, спелых зубов рот Рамазанова, усики Чичико Белашвили, раскачивавшегося в такт этой песне, и, что самое главное, полковника Заворыгина, с удовольствием подтягивающего припев. 'Знатно, знатно получается', - пробасил он после того, как стихли аплодисменты, и одобрительно посмотрел на Демина.

А вечером, когда закончились все работы по подготовке машин к утреннему полету, лейтенант задержал на стоянке Пчелинцева, доверительно взял его за локоть.

- Прогуляемся по лесочку, Лепя.

- Давай, - охотно согласился воздушный стрелок.

Под ногами шуршали листья. Чернели ствоты берез.

Окаемок солнца остро горбился на западе, падал куда-то за Вислу. Демин сдавленно рассмеялся.

- Черт побери, так и на самом деле можно возомнить о себе. Публикация, аплодисменты, фронтовой ансамбль взял на вооружение. Глядишь, и начальство в должности повысит. Армейское начальство любит, когда кто-нибудь из подчиненных на ниве искусств подвизается А?

Но Пчелинцев не рассмеялся. Лицо его осталось холодным и строгим.

- Перестань острить, Николай. Ты сам прекрасно знаешь, что сейчас фальшивишь. Офицерскую славу не самодеятельными песенками завоевывают. Ее в кабине ИЛа потом и кровью добывают. Ты это лучше меня знаешь. А что касается аплодисментов, то они не так уж трудно зарабатываются. Пришлась нашим летунам под настроение твоя песенка, вот они и хлопали. Да ещё скидку на то, что ты наш, полковой поэт, сделали. А испортиться, Николай, ты все равно не сумеешь. Ты летчик, и притом настоящий. С тобою ходить на цель одно удовольствие. Думаешь, я не замечаю, как ты меня от зепиток бережешь. Иной раз так хвостом крутишь, что после полета из кабины выхожу - в глазах красные круги, и тошнит. Зато сколько фашистских трасс мимо хвоста пронеслось, сколько смертей мимо моей кабины!

И во всем заслуга старшего лейтенанта Демина.

- Да ну брось. Выдумал, - сказал Демин. - Лучше расскажи, как тебе работается.

- Каждую ночь сижу над рукописью, Николай.

- Я вижу. Иногда на полеты выходишь с глазами красными, как у кролика.

Пчелипцев поправил на голове пилотку и утвердительно кивнул.

- Ничего не поделаешь, спешу закончить. Очень хочу, чтобы Зара при мне прочла эту повесть.

- Ну вот что, - сурово оборвал его Демин, - мне эти твои заупокойные речи надоели. До Берлина вон как мало осталось, а ты все время твердишь о своей обреченности. Из головы выкинь эти мысли...

- Есть выкинуть из головы, товарищ старший лейтенант, - невесело улыбнулся Пчелинцев.

Никли травы под ветром могучих моторов Косяками журавлей улетали на запад ИЛы в боевом порядке, именовавшемся во всех штабных документах правым пеленгом. Но разве этот стальной косяк сравним с журавлиным! При одном его появлении замирали на шоссейных дорогах черные фашистские автофургоны, а солдаты в серо-зеленых мундирах выпрыгивали из кузовов и с криками 'майн готт!' бросались в кюветы. Жирные танки с крестами на спине спешно сворачивали в сторону ближайшего леска, торопились спрятаться в чащу. 'Ахтунг, ахтунг! - кричали наводчики зепитпых батарей. - Аларм!

Дизе шварце тод!'

А когда снижались штурмовики или, построившись в круг, делали холостой заход, в панике замирали враги на поле боя. Одни лишь зенитчики с отрешенной отчаянностью жертвенников палили в низкое небо. И только хищные тонкие 'мессершмитты' бросались на зеленые ИЛы. И тогда закипали в небе жестокие схватки, о которых ни в сказке сказать, ни пером описать.

Полк Заворыгина менял аэродромы, продвигаясь на запад. А на старых, покидаемых, оставались не только деревянная бомботара и серые капониры. Оставались ещё и холмики пилотских могил, увенчанные скромными красными пирамидками. Под одной из них нашел свое последнее пристанище командир эскадрильи капитан Степан Прохоров, под четырьмя другими - воздушные стрелки, которых совсем недавно Леня Пчелинцев обучал ведению огня по вражеским истребителям. А вот Сашка Рубахин, однокашник Николая Демина по авиашколе, тот самый Сашка, которого он когда-то грозился побить за приставания к Заре Магомедовен, тот и вовсе не обрел могилы. Вел он четвертую пару ИЛов в восьмерке, обрушившей свой огонь на вражеский бронепоезд, метавшийся по рокадной железной дороге вдоль линии фронта.

Ужо был сделан второй заход, когда на восьмерку ИЛов набросились сразу пятнадцать 'мессерншиттов'.

- Горим! - крикнул воздушный стрелок. - Я ранен. - И замолчал навеки.

Рубахин остался один на подбитой машине. Он видел резвые мячики огня на правом крыле, они быстро сплетались в огненный шар, приближались к пилотской кабине. Стало трудно дышать от едкого дыма. А бронепоезд злорадно попыхивал внизу.

- Рубахин, прыгай! - донесся сквозь дым и огонь голос командира группы, но Александр яростно отдал