Заремы взлетал, придавая пению стройность. Демин замер как вкопанный и побледнел от неожиданности. Песня оглушила оторопевшего Демина до того, что он не сразу узнал свои собственные слова. А Пчелинцев, держа белый листок в руке, продолжал лихо дирижировать.

Ты ззени, штурмовик,

Ты лети, штурмовик,

К твоему я напеву привык.

Твой напев для меня

Это сила огня,

Для врага это 'черная смерть'.

От зениток спасет меня наша броня,

А фашисту придется юреть.

Когда песня кончилась, Пчелипцев с победоносным видом устремил взгляд на лейтенанта, а Демин побелевшими губами произнес:

- Это... это вы что?

- Спели вашу песню, товарищ командир, - улыбчиво ответил Пчелинцев.

- А откуда, откуда вы взяли, что она моя?

- Мы нашли листок, - пробасил 'папаша' Заморин.

- А на нем вашей рукой были написаны эти слова, - весело прибавила девушка, - целых четыре куплета. И нам они очень понравились.

Сумерки сгущались, и она не могла видеть лицо Демина, стоявшего в пяти-шести шагах от них. Им всем казалось, что командир экипажа обрадован ловким сюрпризом. Они и представить не могли, что в эти мгновения летчик сгорал от стыда, чувствовал себя безжалостно раздетым и выставленным напоказ. Люди по-разному переживают авторство. Одни гордятся, ожидая похвал и не задумываясь над тем, насколько ими сочиненное совершенно, другие стыдятся, остро ощущая вето слабость случайно вырвавшегося на свет. Демин явно относился ко второй категории.

- Я не писал этого, - сказал он грубо, - и вообще я ничего не пишу. Откуда вы взяли?

- А кто же еще, товарищ командир? - улыбнулся стрелок.

- Пушкин, - со злостью выговорил летчик. - Пушкин, вот кто.

Ссылка на Пушкина окончательно всех развеселила.

- Ах, якши! - завопил моторист Рамазанов. - Наш командир, как сам Пушкин, стихи пишет. Ах, якши!

Пчелинцев подошел к лейтенанту, с благодарностью в голосе сказал:

- Пушкин писал чуть-чуть получше, товарищ лейтенант, вы не обижайтесь. Только о летчиках- штурмовиках вы в этой песне сказали очень тепло.

- Да какая это песня, - отмахнулся с озлоблением Демин, но Пчелинцев настойчиво перебил:

- Нет, не протестуйте. Если четыре человека спели, значит, песня. И вообще, вы знаете, - прибавил он, потупившись, - как хотите, так и понимайте, по я теперь совсем другими глазами смотрю на вас, товарищ лейтенант. Ей-богу, совсем другими, - прибавил он весело, по это нисколько не смягчило Демина.

- Песни меня сейчас не интересуют, - заявил он сурово. - Завтра у пас, сержант, тяжелый полет. Переправу надо взорвать.

- И взорвем! - бесшабашно воскликнул Пчелинцев. - Чтобы мы да не взорвали! Взорвем на горе врагам, на радость потомкам, товарищ командир.

- Взорвем, Пчелинцев, - повеселел и Демни.

* * *

Но переправу они не взорвали. Ее взорвал лейтенант Рубахин, шедший сзади. Случилось так, ч го командир звена Чичико Белашвили неточно вышел на цель и сбросил бомбы с большим недолетом. Демин, бомбивший по его команде, отлично видел, что кромка крыла ещё далека от цели. Надо было бы подождать, но горганный голос грузина повелительно прогремел в наушниках.

- Тринадцатый, сброс!

И Демин нажал кнопку. Он прекрасно понимал, что цель останется непораженной, и все-таки, повинуясь безотчетной надежде, окликнул своего воздушного стрелка:

- Ну, как там бомбы?

- В речке купаются, - мрачно доложил Пчелиицев.

Демип, успевший набрать высоту после вывода машины из пике, бросил взгляд вниз на поверхность реки.

По ней расходились волнистые круги.

- Сам вижу, - вздохнул он.

Широкая серая полоса переправы осталась нетронутой. С земли ожесточенно били зенитки всех калибров, лишая штурмовиков возможности сделать второй заход.

Да оп и не планировался, этот второй заход, потому что ещё на земле подполковник Заворыгин строго- настрого предупредил капитана Прохорова:

- Дважды на цель своих ребят не води. Мне сегодня покойники ни к чему!

- А если с первого захода не разобьем? - вздохнул Прохоров, но командир оставил его реплику безответной.

Оп только посмотрел на маленького, туго перепоясанного ремнями майора Колесова и неопределенно хмыкнул:

- Видал орлов, Пантелеич? А ну-ка, по самолетам!

И группа улетела. Но видавший виды комэска Прохоров был прав, и сейчас его предположения сбывались.

Первые четыре пары ИЛов положили бомбы мимо. Оставалась последняя, которую вел бесшабашный Сашка Рубахин. Маневрируя в зоне разрывов, Демин увидел, как два замыкающих строй самолета совсем низко над водой выходят из пикирования, а серую ленту переправы охватывает огонь и она на глазах начинает разламываться на куски. На земле, после благополучной посадки, Демин невесело признался своему воздушному стрелку:

- Вот как, Пчелинцев, получилось. Мы расчет делали, а Рубахин по нашим расчетам взорвал. История с географией!

- Не унывайте, командир, - беспечно заявил стрелок. - Их до Берлина будет ещё очень много, этих переправ. Хватит и на нашу долю.

- Пожалуй, - улыбнулся горько Демип. - Ладно, пойду на КП получать нахлобучку и новью указания.

На всякий случай далеко от самолета не отходите.

Вопреки ожиданию никакой нахлобучки от подполковника Заворыгина ни Белашвили, ни Демин не получили.

Командир полка, завтракавший прямо на КП, коротко и рассудительно заметил:

- Ото не беда, что некоторые из вас промазали. Главное, что боевое задание было выполнено, и штаб фронта за это пас поблагодарил. Сегодня больше полетов не будет. Можете расходиться по самолетным стоянкам и готовить машины к завтрашнему дню.

Демин задержался на КП, посудачил с летчиками, сказал добрые слова Рубахину, которого особенно пе уважал, по мастерству его летному отдавал должное.

Подходя к своей 'тринадцатой', Демин ещё издали увидел, что экипаж его по горло занят работой. Заморин и Рамазапов заделывали в плоскостях небольшие зенитные пробоины. Зарема набивала патронами пулеметные ленты. Один только Пчелинцев сидел на деревянной скамейке и, отвернувшись, что-то писал. Демин приблизился к нему неслышными шагами и остановился метрах в двух. Стрелок так был поглощен сваим аанятисм, что не обратил на него никакого внимания. На коленях у Пчелипцева лежала раскрытая толстая тетрадь. Синий химический карандаш быстро скользил по линованному листу, оставляя косые крупные строки. Иногда карандаш останавливался, с остервенением зачеркивал написанное, и, кохда случались подобные заминки, Пчелинцев недовольно сжимал губы, хмурился, тер переносицу. Зато, когда карандаш бежал быстро, лицо стрелка оживлялось, губы, покрытые мягким мальчишеским пушком, шептали слова, то самые, что ложилтась на бумагу.

'Интересный парень, - подумал в эти минуты Демин, - но что я знаю о нем? Вот летаем на одной машине, делим обиды и радости. Вместе продираемся к цели сквозь зенитный огонь и отбиваемся от 'мессеров', но если разобраться, то я ровным счетом ничего о нем не знаю. Кроме анкетных данных: когда родился, сколько лет, какое образование. Где кончал школу воздушных стрелков, год вступлелия в комсомол. Вот и