тысяч.

'За такие деньги меня никакой дурак не повезет к Маньке! Он что? Этого не понимает?'

- Спасибо, - сказала она. Что он за человек, если не понимает: ночью машины ездят за другие деньги! Они нюхом чувствуют слабую платежность стоящей на дороге женщины, вот и проскакивают мимо.

Пришлось возвращаться в дом. Ольга видела раздражение мужчины и то, как он сунул деньги в карман, а потом ушел в кухню и, судя по звукам, рухнул на раскладушку одетый, она же присела на краешек дивана, как будто сейчас встанет и уйдет, а было всего ничего - половина четвертого.

Утром телефон был починен. Манька прежде всего спросила, сколько денег у нее было в украденной сумочке. Узнав, цокнула зубом.

Алексей довел ее до троллейбуса. Они шли, она пыталась разглядеть его внимательней, потому что не помнила его вчерашнего. В одной из подворотен возникло невероятное желание отдаться этому случаю и вернуться в обшарпанную (при белом свете особенно) квартирку.

* * *

'Подворотня' тут ключевое слово, скажет она потом. Просто место прохода, но не выхода. Но она-то уже знала, что это не так. Другой ряд. Подворотня... Вор. Ледяные капли за ворот. Воротило. Почему-то сюда же прибивалась ворона.

Она смотрела, как мужчина остался на улице. Плоховато одетый, из плохой квартиры, с пятьюдесятью рублями наличности. Она пробила талон, который ей дал Алексей, и ее тут же настигла контролерша. Посмотрела на дырочки, а потом почему-то с ненавистью - на Ольгу. Почему так? Почему с ходу? Что ты обо мне знаешь, баба? Взгляд, которым ответила Ольга, был такой силы, что контролерша выпрыгнула из троллейбуса минуя ступеньки.

Ольга засмеялась ей вслед. Ну что ж, ну что ж... С ней все в порядке, в полном! Если она разит глазом.

Кулибин сидел на лестнице.

- Что? Не придумал, как открыть дверь? - спросила Ольга.

- А как? Как? Кроме как раскурочить? - развел руками Кулибин.

- Чего тогда сидишь? - возмутилась она. - Курочь!

- Подумать надо, - вяло ответил Кулибин. - Почему у Маньки нет наших ключей? На такой случай. Что за идиотия!

В конце концов дверь им открыл Сэмэн. Пришел с парнем, колдовали, колдовали - и открыли. В квартире стоял собачий холод. Все это время Ольга просидела у соседей в кухне, и хотя те были милы и сочувственны, Ольга понимала, что она их достала, что жалобная история, как ее обштопали в электричке, уже сходит на нет, что соседи сейчас вступают в опасный момент 'энтузиазма доброты', которая уже совсем не доброта и ничего не имеет общего с сердечным порывом. Кто ж виноват, 'энтузиазм' - слово, которое изначально опорочено нами же самими... Еще говорят 'голый энтузиазм'. Хотя у соседей был другой случай. Случай вполне и пристойно одетого энтузиазма... Но он уже напрягал.

Спасибо Сэмэну.

Потом Кулибин ей скажет, что все эти мастеровые дверей говнюки, если простой хохол может вскрыть замок. А посему, как только Сэмэн все закончит, надо будет его, замок, сменить... Мало ли... Тем более что и ее ключи украли... 'У тебя в сумочке случайно не было адреса?'

- Успокойся, не было, - ответила она, хотя как раз думала, что на случай какого-нибудь несчастья (тьфу! тьфу! тьфу!) хорошо бы иметь при себе и адрес, и телефон, и имя-отчество. Мало ли...

'Но я не думаю эту мысль, не думаю, - шептала Ольга. - Просто надо быть предусмотрительной. Просто для страховки'...

Они так намаялись с этой дверью, что Ольга напрочь забыла спросить у Сэмэна: ну и что там за картины, стоило смотреть?

Он расставил их по стенке. Четыре картинки. Ольга сразу подошла к той, на которой черная земля отсвечивала серебром. На земле росла трава, и у нее был надорвавшийся вид. Как будто, истратив силы где-то в невидимом пространстве на пребывание на свету и виду, сил у горемыки травы уже не осталось. Она никла стебельком, с одной стороны, обреченно, а с другой - даже успокоенно, ибо прошла весь путь до конца, явилась миру, поколыхалась на ветру - и сейчас увянет. Земля же манила, ворожила колдовским серебряным светом, хотя уже было ясно, что это и не земля вовсе, одна кажимость, топь: шагни - и поймешь, каково было траве.

- Другие цикавше, - сказал Сэмэн.

- О Господи! - закричала Ольга. - Живешь в Москве, в русской семье, можешь говорить по-русски?

- Только ради тебя, - чистейше сказал Сэмэн, как будто и не умел, припадая на тонюсенькое 'и', перекатываться на разлапистые, тягучие 'э': 'Сэмэнэ-э! Дэ-э ты й-е-е?' - Я хотел сказать, - говорил он, глядя на Ольгу с насмешливой неприязнью, - что другие картинки получше. Поинтересней. Это 'Болото' хуже всех. Тут просто колер хорош.

- Не болото. Топь, - поправила она. - Как тебе удалось их заполучить?

- Что значит 'заполучить'? Я купил их по десять долларов за штуку. Я, конечно, их обобрал, но они такую стойку сделали на доллар. Оказывается, есть еще люди, которые в глаза его не видели...

- Можно подумать, что ты их много видел...

- Много не много, но я купил эти картинки и с них чего-то наварю.

- Продай мне эту, - показала Ольга на 'Топь'. - Между нами говоря, она мне и предназначалась. Так я думаю.

- Сто... - ответил Сэмэн.

- Ты спятил? - закричала Ольга. - Спятил?

- Нет, - засмеялся Сэмэн. - Это мое последнее слово.

Кулибин пришел из ванной, где проверял, не каплет ли вода. Посмотрел на картинки.

- Ванькины? - спросил. - Мода на сумасшедших. Ты знаешь, как он рисовал? Смотрел на красивейшие пейзажи и рисовал ужас. Никогда я не мог понять: ужас уже был в его голове или пейзаж превращался в ужас, когда он на него смотрел?

- Какая разница? - разозлилась Ольга.

- Никакой. Просто так, - ответил Кулибин.

- Я хочу купить вот эту...

- А кто продает?

- Я, - ответил Сэмэн.

- Ни хрена себе! - Кулибин стоял с раскрытым ртом. - Ты-то при чем?

Пришлось дать необходимые пояснения.

- У него не покупай, - твердо сказал Кулибин. - Я съезжу в Тарасовку. Поговорю с его сестрой - даром отдаст.

- Идиот, - пробормотала Ольга. - Просто круглый... И закроем тему! Все!

Однажды раздался звонок. Ольга взяла трубку. Женщина спрашивала Кулибина. Уже идя за ним, Ольга поняла: Вера Николаевна. Стало неприятно, а тут еще Кулибин отвечал как-то очень по-семейному: 'Ты отодвинь коробку с антибиотиками, в углу будет пластмассовый стакан. Там термометр... А что, очень болит?.. Надо врача... Аллохол помнишь где?'

Кулибин был сердечен, внимателен. Каким он был с ней. Но такого Кулибина в доме уже давно не было. Он был раздражен, зол... Он мягчел, когда звонила Манька. И вот теперь, когда позвонила эта женщина. Если бы не работающий Сэмэн, она бы высказала свои наблюдения сразу же... Но при чужом человеке...

- Это Вера, - сказал Кулибин Ольге, положив трубку.

- Нетрудно было сообразить, - ответила Ольга.

- Не чужая ведь, - как-то растроганно, чуть не со слезой вздохнул Кулибин, и это уже был перебор. Двадцать два!

- Езжай к ней, раз не чужая, - тихо, но внятно до противности сказала Ольга. - Я тебе давно это рекомендую очень настоятельно.

Он как-то замер на этих словах, будто хотел их разглядеть со всех сторон, будто впервые увидел и задумался над нехитрым смыслом 'езжай'.

- Что ж, я как припадочный буду бегать туда-сюда? - растерянно сказал он. - Это не дело...

- А кому это интересно, кроме нас с тобой?..