столовых ложек из двенадцати.

Иван Дроздов

...был художником и, что называется, городским сума-сшедшим. Глядя на березку, он рисовал рейхстаг, а кусты бузины вызывали к жизни руссковатого Христа где-нибудь в степи под Херсоном. Ольга часто гуляла в его сторону, в конце концов когда-то пришлось сказать 'здравствуйте'.

Он был приветлив и мил. Назвался Иваном Дроздовым, что Ольга уже знала, как знала и то, что он время от времени попадает в больницу, но, в общем, человек тихий и, можно сказать, хороший. И если б не рисовал не то, что видел, то никто бы ничего не заметил. Но Иван Дроздов был человеком публичных действий. И мог нагло нарисовать вместо дитя в коляске консервную банку, что, естественно, понравиться никому не может.

- Я вас нарисую, - сказал Иван, глядя на Ольгу. - Вы сильный образ.

- Ни-за-что! - засмеялась Ольга. - Знаю я вас!

- А! - ответил Дроздов. - Боитесь. Из вас идет эманация топи.

- Скажите, - спросила Ольга, - а может эманация топи идти из самой топи?

- В России нет, - ответил Дроздов. - Здесь все не то, что есть и кажется. Здесь во всем подмена. Мы все живем с чужими сущностями. Поэтому ничего и не можем понять...

- А я-то, - засмеялась Ольга, - думала о себе хорошо. Оказывается, топь, гадость такая...

- Кто вам сказал? Топь так же прекрасна, как Бештау, но имейте в виду, что Бештау вовсе не Бештау... Просто я объясняюсь вашим глупым языком.

Выяснилось, что говорить с Иваном Дроздовым интересно. Никогда не угадаешь ответа на самый простой во-прос.

- Иван, слышали? Сегодня утром электричка сбила человека! - Это она ему днем, дойдя до его места, где он, глядя на каменный дом какого-то генерала, рисовал старые руки, держащие сито. - Такой ужас!

- Успокойтесь! - отвечал Иван. - Здесь электрички не ходят. И человек этот никогда не был им.

Ну что тут скажешь?

Однажды она помогла Ивану нести мольберт, потому что какая-то бабка принесла и поставила у ног Ивана банку с огурцами, толстыми и неаппетитными на вид.

- Отнесешь сестре, - сказала она ему.

Иван нес банку бережно, как живую, а Ольге достался мольберт.

Он жил в теплой пристройке к большому аляповатому дому. Сестра его вышла на крыльцо, и Ольга ей сказала, что помогла Ивану донести вещи.

- Не делайте так никогда, - тихо сказала сестра. - Он мужчина неразбуженный. И нам это ни к чему... Молодых я гоню просто палкой, а вы женщина немолодая - я вам говорю словом.

Ольга почему-то испугалась и просто бежала со двора, дома спросила у кулибинской сестры, а сколько лет этому блаженному Ивану.

- Точно не скажу, но лет сорок пять - сорок семь... Сталин был еще живой. Мы почему это помним? Когда он умер, отец Ивана стал танцевать прямо на улице и дотанцевался до инфаркта. И я тебе скажу, инфаркт этот был им как подарок, потому что посадили бы как пить дать... А родня его быстренько доставила в больницу, где он и отдал Богу душу. Ивану тогда было года два...

С тех пор Ольга не ходила туда, где рисовал Иван Дроздов, но думала о нем почему-то много. И больше всего о том, что он неразбуженный. Это были плохие, стыдные мысли.

Прижавшись к штакетнику, она наблюдала как большой и сильный мужчина время от времени нелепо и резко 'баламутил' руками, будто отгонял от себя то пространство земли и воздуха, которые ему не годились для жизни. Так, может, такого и надо разбудить? Простое святое дело?

Ольга зажмурилась, видя свой грех от начала и до конца, она не знала, что так может быть - мысленно, у чужого забора, за притвором век. Когда раскрыла глаза, то увидела лицо Ивана. Это было лицо идиота. Пришлось почти бежать. Потом уже легко представила, как по утрам (или вечерам?) сестра приносит брату таблетки 'для его здоровья', как покорно он их запивает водой из алюминиевой кружки со звоном цепи на ручке. Все существовало в одном месиве: танцующий на улице сталинский мужик и сын его, выросший видеть не то, что видят все, и эта гремящая кружка. Цепь... Ну что тут поделаешь? И еще банка с огурцами, отвратительными с виду, которую Иван нес, как сокровище.

Что на самом деле была эта банка? Какую она скрывала сущность?

- Я, например, топь, - сказала Ольга, глядя на себя в зеркало. - Сама в себе вязну. И это не есть полезно. Надо с этим кончать.

На следующий день она снялась с места. Дома нашла ремонт в самом что ни на есть кризисном положении, когда разрушено все бывшее, стоявшее и державшее, а на новое как бы уже и сил не осталось. Украинец, правда, суетился, прикладывая к стене то те, то другие обои, а Кулибин просто рассыпался на составные: выглядел плохо, беспрерывно сосал валидол и откашливался нехорошим, 'сердечным' кашлем.

Ольга вздохнула и отстранила его от работы.

- Езжай в Тарасовку, - сказала она, - отдышись.

Он сопротивлялся вяло, виновато. Ольга настояла на своем, потому что украинец пообещал взять в дело земляка, который быстрый, который раз-раз...

Сэмэн-украинец

Он складывал деньги в разные кучки: сотня к сотне, тысяча к тысяче. Это были высокие кучки. Низко, приземисто лежали 'полстатычки' и 'стотычки'. Так он их называл. Ему нравилось 'щитать гроши'.

- Я добрию, - говорил Сэмэн. - На душе робится тыхо.

К ночи Ольга перенесла матрац, на котором рядом с Сэмэном спал Кулибин, в спальню. Дело в том, что мужчины поставили в ноги на табуретку телевизор и смотрели его с полу вместе. Лишать наемного рабочего удовольствия Ольга не считала правильным, но именно в этот день шел фильм, который она очень любила. 'Осенний марафон'. В этом фильме она 'перебывала' всеми: женой, любовницей, подругой по работе, дочерью, она перебывала даже мужчинами. Очень нравился швед, не уме-ющий попасть в десятку нашей жизни, хотя кто это умеет? Обожала Леонова в чужой куртке, с его знаменитым 'хорошо сидим'. Но главное... Главное, в фильме был мужчина, которого играл Басилашвили. Его Ольга люто ненавидела. Она просто упивалась этой ненавистью, смотря фильм бесконечно и получая от этой ненависти полное наслаждение. Кайф... Хотя если разобраться... Если ты получаешь наслаждение от ненависти... То что такое любовь? Не перепутаны ли их сущности? Или сами слова - тьфу?

Ольга попросила Сэмэна поставить для нее кресло.

- Извини, - сказала она, - но я на этом фильме оттягиваюсь.

- Розумию, - ответил Сэмэн. - Хорошо тоди було житы. Можно було не робыть. И бабы были добри, за це дило не бралы гроши.

Так он сказал, украинец, укладываясь на матрац у Ольгиных ног.

...Уже шла музыка, уже они бежали - швед и русский, а эта сволочь внедрил в голову свою дурацкую мысль, и она червем вгрызалась в мозги, искала место, где поселиться окончательно.

Фильм был испорчен. Осталось ощущение тоски от ушедшей радости. Все раздражало, все! В каждом слове чувствовалась фальшь, все были не там и не теми.

- Фу! - сказала Ольга, резко вставая. - Вы мне испортили весь фильм.

- Я? - не понял Сэмэн. - А шо я такэ казав?

- Да ладно вам, досматривайте, если хотите. А я пойду спать. Но скажу вам... Может, вы и не работали, а я так всю жизнь не разгибалась.

- Лягайте со мной, - добродушно сказал Сэмэн. - Я буду вас прикрывать своим тилом, а на мэни буде аж два одеяла.

Ольга засмеялась и как бы в шутку толкнула его ногой. Он ее поймал, ногу. Жесткие пальцы стали мять ей стопу, а она глупо стояла цаплей. Вырвавшись, она сказала... Господи, какую чепуху она сказала! Она сказала, что она 'женщина дорогая... И вообще не по этому делу...'.

- Якщо вы, - сказал украинец, - не по цему дилу, то звидкиля вы знаете, шо вы дорога? Це вам тилькы кажется, це вы носытэ таку мысль...

- Дешевая, что ли? - засмеялась Ольга. - Ну и хам же вы!

- Чого ж дэшэва? - ответил Сэмэн. - Вы женщина бэсплатна. Вы тикы зя лябовь.

'Ты дурак, украинец, - думала она уже потом, засыпая. - Даже не за лябовь. Вот оказывается за что...