нездорова, так что простите меня, дружбаны. Дружбаны отсохли тут же, но потом позвонила Вера Николаевна.

- Вера! Ну ты даешь! Ольга едва-едва ходит, а я побегу, да? Так по-твоему?

Вера засмеялась и сказала, что все бы так едва ходили, видела она ее на улице. И вообще он, Кулибин, не человек, а сволочь, так как предатель всего что ни на есть на свете... Вера всхлипнула и положила трубку, Кулибину стало неловко и даже вспотели подмышки, но он взял себя в руки и сказал себе, дураку, что никаких претензий к нему у этой женщины быть не должно. Это благодаря ему она живет теперь в Москве. И ее не сквозит в электричках. Он дал ей все, что мог, но больше для нее у него ничего не осталось. Все, что было отмерено именно для нее, кончилось. Эта мысль о мере заняла Кулибина, и он сказал вечером Ольге осторожно так: думал, мол, и пришел к выводу, что чувство к ней, Ольге, у него без меры, он это понял на днях. Кулибин подошел к ней и обнял, а Ольга возьми и скажи:

- Я как раз о другом. Я тебе, конечно, благодарна и все такое, но если бы ты вернулся к своей жене... - Она именно так и сказала! Именно так! И далее: он облегчил бы ей, Ольге, жизнь своим уходом.

- Ты моя жена, - сказал Кулибин, реагируя лишь на одно. Ремонтник, он чинил строение неправильных слов.

- Посмотри свой паспорт, - засмеялась Ольга.

- Да при чем тут это! - закричал Кулибин.

Мир рушился, валился на голову, еще чуть - и треснет башка к чертовой матери. Женщина рядом раздвоилась, даже слегка растроилась, Кулибин сжал ладонями виски, потому что понял: умереть на таких словах он не имеет права. Потому как это величайшая несправедливость, какую можно себе вообразить. И надо сказать, так сильна была его обида, что она развернулась в Кулибине гневом, а гнев, как известно, - энергия мощная, сердце колотнулось, три Ольги соединились в одну, и этой одной он влепил такую оплеуху, что женщина закачалась и рухнула, но не тут-то было ей упасть. Кулибин же и подхватил ее, и уложил на диван, и принес холодное полотенце на щеку и еще одно на грудь. Гнев не ушел, а отступил и колыхался черным телом, давая дорогу чувствам другого порядка. Когда же все примочки в первоначальном смысле этого слова были сделаны, гнев отпихнул суетящееся милосердие и стащил с Ольги шелковые французские штанишки, дабы она наконец поняла, кто он, зачем пришел и почему останется. Тут и навсегда.

- Ты сволочь! - кричала потом Ольга. - Я засажу тебя. Сейчас вызову милицию и заявлю об изнасиловании.

- Первый раз, что ли? - смеялся удовлетворенный Кулибин. - С тобой только так и надо. Ну? Иди звони!

* * *

Мироздание трещало и покачивалось. Мироздание дало течь...

Ольга злилась.

Конечно, мужчины устроили препаскудный мир, но они сделали все то, что позволили им женщины. Так считала Ольга. Женщины вполне подельницы во всей мировой гнуси. Всякий мужчина бывает голый, и всякий ложится с голой женщиной. И если она принимает его после того, как он разбомбил Грозный или умучил ребенка, то, значит, она виновата в той же степени. Она приняла его голого после всех безобразий, а значит, сыграла с ним в унисон. А надо взять вину на себя. Чтоб голой с кем попадя не ложиться.

Господи, что за множественное число! Ты одна. И это тебя насилуют с какой-то непонятной периодичностью, и это ты - независимо от времени на дворе - ведешь себя всегда одинаково. Вот и не суди гололежащую. У каждой из них была своя правда ли, неправда... Своя дурь... Свой страх... И ничем не обоснованная надежда, что однажды ударишься мордой о землю и обернешься царевной.

Великая русская мечта.

Удариться - вот ключевое слово.

Кулибин же съездил к Вере Николаевне и привез зимние вещи.

То, что потом Ольга все-таки пошла 'посмотреть мальчика', было не любопытством, не сердечным порывом, это было признаком ее растерянности. Хотя, может быть, я истончаю чувства гораздо более грубые. Ведь хочешь не хочешь, начинаешь - о! я писала уже об этом! - себя ставить на чужое место, и на этом не своем месте начинаешь вещать свои слова. То есть роешь замечательную яму разделения в полной уверенности, что строишь мост.

Ольга спросила меня, что просит купить мой десятилетний внук, что такого эдакого. Я сказала про компьютерные игры.

- Нет, - ответила она, - это не то...

Какую 'картину подарка' нарисовала себе Ольга, я не знаю. Но она купила, Господи, прости ее, дуру, видеокамеру. Если учесть, что после болезни она весьма и весьма поиздержалась, если учесть, что попытки Кулибина наладить дело еще не дали результатов, если учесть, что его заработок уходил в три дня, если учесть, что именно в этот момент в работорговле зятя наступила некоторая заминка и Манька ей сказала: 'Хорошо, что ты отдала нам деньги, мама... Я уже отвыкла жить на рубли...'

Так вот, если все это учесть...

Но она пошла и купила видеокамеру и поперлась по адресу, который высмотрела в паспорте Василия. Воистину русская женщина живет не по разуму и правилу. Как и ее праматерь, ее всегда ведет лукавый, чтоб потом после всего у ангелов не было безработицы в восстановлении миропорядка.

Ей открыла худенькая женщина - из тех, что никогда не набирают веса при самой замечательной кормежке. Внутренняя пожирательная печь оставляет на их лице налет сухого жара и еще фитилек огня в глазах, который все время как бы норовит погаснуть, но моментами так сверканет, что опалит...

Ольга пришла при полном параде. Огромная модная шляпа могла войти в дверь только при особом наклоне головы, что со всех точек зрения было чересчур...

Итак, с одной стороны - ситцевый халат и фитильки в глазах, с другой шляпа, несущая коробку с видеокамерой.

Ольга с порога стала передавать привет из Парижа от Василия и от него же подарок для мальчика, который она должна вручить лично. И Ольга сделала попытку продвинуться вперед с камерой, не замечая странного молчания ситцевой женщины. Которая не просто не пригласила Ольгу войти, а даже оперлась рукой о косяк двери, как бы загораживая Ольге вход. Другой же рукой она исхитрилась нажать кнопку звонка соседней двери, и на пороге появился парень с очень брюхатой таксой, залаявшей на Ольгу зло и как-то по-человечески хрипато.

- Эдик! Постой, пожалуйста! - сказала женщина. - Я хочу понять, чего эта дама от меня хочет.

- Вы чего от нее хотите? - спросил Эдик.

- Господи! Да вы что? - нервно засмеялась Ольга. - Я привезла подарок для Коли и привет от Василия.

Эдик и женщина переглянулись.

- Ничего себе! - сказал Эдик. - Я думал, это только в газетах пишут.

- Что пишут?

В том месте, где когда-то у Ольги был шарик опухоли, стало сильно пульсировать. Это было так неожиданно и страшно, что ей стали безразличны женщина, Эдик, собака, во рту мгновенно высохло до корочки, хотелось пить, пить и пить... Видимо, она побледнела или страх изменил ее победоносно-шляпный вид, но женщина сказала:

- Василий и Коля позавчера улетели. Вот почему я вас не понимаю...

- Да, - сказала Ольга, - да... Я болела. Задержалась. Вы мне не дадите воды?

Женщина вынесла ей стакан, и Ольга жадно - бежало по подбородку - выпила воду.

- Он ничего не говорил о подарке. Ни слова.

- Да, - сказала Ольга. - Да. Это я сама... Ладно, извините. - Она пошла к лифту, но ее взял за локоть Эдик:

- Нет, мадам, вы уж объясните, что у вас в коробке.

- Не надо, - сказала женщина, - пусть уходит.

Ольга ладонью прижала кнопку вызова лифта. В голове отпустило, просто 'шарик' чуть-чуть повибрировал - туда-сюда, туда-сюда.

- Ничего дурного в коробке нет, - сказала Ольга. - Я сама придумала сделать подарок вашему сыну.

- Зайдите, - сказала женщина. - В конце концов, я должна знать то, что касается моего мальчика.

- Я нужен, тетя Люба? - спросил Эдик.