вот пришла другая пора, и затрещала скорлупка грецкого ореха, в котором ничего... Пус-то-та...
Ольга с ходу сказала, что не знает, как ей быть с Кулибиным.
Кулибин
С той минуты, как он нашел полумертвую Ольгу, отвез в больницу, перевез в другую, еще до того, как ее положили на операционный стол, а он вернулся в квартиру, разделся до трусов и тут же уснул прямо в кресле, - так вот, с той минуты, как он стал просыпаться, еще не понимая, где он... Его настигли запахи. Запахи этой семьи и этого дома. Еще не открыв глаза, Кулибин ощутил такую светлую радость, которая бывает только в младенчестве. Мы ее не помним, но случается, она возвращается к нам касанием ли, словом, дуновением. И ты думаешь: 'Господи! Вот оно... Бывает же... Счастье...'
Когда он открыл глаза и понял происхождение чуда - домой пришел, Кулибин сказал себе, что никогда больше он из 'этого воздуха' не тронется. Он не мастак разворачивать судьбу к себе лицом, она у него все норовит сбежать и все к нему то задом, то боком, но тут ему дан шанс покорить эту верткую гадину. Все, что делал Кулибин дальше, было подчинено одной цели - помириться с Ольгой, хотя разве они ссорились? Тут возникла неточность в самой постановке вопроса, а нужна была точность. Точность - это его возвращение. Любой ценой.
Оправдывает ли цель средства? Скажем прямо. Нет, нет и нет. Но в данном случае, случае Кулибина, все было да, да и да. Он ухаживал за Ольгой так, как ни одна мама не сумела бы это сделать, а уж Ольгина - тем более... Царство ей небесное. Он любил и жалел ее, впервые в жизни ощущая себя сильнее, надежнее... А потому и увереннее.
Тут интересно возвращение к вопросу, на который мы как-то отвечали: знал ли Кулибин об Ольгиных романах? Да, потому что надо быть идиотом, чтоб не учуять в женщине, своей, домашней, с которой спишь в одной кровати, дух чужака, который она приносит с собой. И Кулибин его чувствовал. Но было еще материалистическое образование, принятое с детства как абсолютная истина. Оно дух отрицало напрочь. Диамат требовал фактов. Так вот, Кулибин каждый раз чуял, что Ольга приходила от другого, но фактов у него не было. И это его устраивало. Поэтому мало ли что покажется... Некоторым кажутся летающие тарелки, бабушки-покойницы в проемах дверей и прочая нематериалистическая дребедень, в которую только позволь себе вступить... И Кулибин не вступал.
Сейчас он похвалил себя за это, оценил собственную давнюю предусмотрительность, поэтому ухаживать за бывшей женой ему было приятно, и ничто лишнее это не омрачало. Собственный же вираж в сторону Веры Николаевны казался ему в этот момент полной дурью. И он мыл, чистил свой пахнущий как ему надо дом, он наполнял его своей любовью, он ждал возвращения Ольги, как ждет любовник молодой и далее по тексту.
Потом была Тарасовка. Он сидел на приступочке у ног Ольги, которая жмурилась на солнце, гладил высокий свод ее стопы, и она принимала ласку как должную, как естественную от мужа.
Был разговор.
- Что ты сказал своей подруге?
- Разве непонятно? - ответил он.
Но как и во всем, и в этой истории есть свои и восток, и запад, и прочие стороны, и даже некоторые промежуточные типа юго-запада. С Верой Николаевной все было не так-то просто.
Они ведь с ней только-только наладили быт, купили стиральную машину-автомат, исполнили мечту Веры Николаевны и повесили (сто лет про это она думала!) на окна деревянные ламбрекены, которые тут же повысили в статусе саму квартиру. Все шло у них хорошо. И Вера Николаевна была вполне женщина, без всяких там раздражающих привычек: посмаркивания перед сном, колупания в ногтях или западающей вглубь после сидения юбки.
Но случилось просыпание в доме, где он жил раньше, случились эти запахи... Получалось, что в жизни Кулибина Ольга рухнула очень кстати.
Поэтому на вопрос Ольги, что ей делать с Кулибиным, я закричала:
- Ты сошла с ума!
После чего мне и была рассказана ее парижская история, из которой мой мозг извлек только одно: Ольга уже там была глубоко больна, но ей опять повезло с мужчиной, который не обобрал, не бросил, не выкинул... А над травой подержал.
Я, как всегда, зациклилась на своем, а Ольга все говорила и говорила о парижском садовнике...
- Такого никогда не было...
- Предъявить список? - ответила я. - Или сама вспомнишь?
Это были не лучшие слова в моей жизни, я это поняла тут же, сразу, а вот Ольга как бы и не поняла. Вернее, не восприняла, не оскорбилась. Так и сидела, сосредоточенно и отсутствующе, а потом тупо повторила:
- Я не знаю, что делать с Кулибиным. Понимаешь? Он из меня ушел совсем...
Я представила, как она бродит 'в себе', ища фантом, образ, формулу такого материального, такого мясистого Кулибина, который сопит и кашляет рядом. Но! Какая это, оказывается, малость - тело против пустоты.
Ну вот, я снова напоролась на это мистическое слово - 'пустота'. Какое самоигральное оно оказалось, так захватнически заняло жаждущие новой пищи умы. А тот суп оказался тяжел для брюха. И пучит, и пучит, и пучит, и шар пустоты распирает тебя до момента взрыва.
Да пошли вы все к черту, умники пустоты!
Передо мной сидит женщина, она ничего не знает про это. Она ищет тело, плоть. Она хочет жить, ей нужен мужчина... Пожалуйста! Мир наполнен ими по самую кромку, и она руками на ощупь, глазами на взгляд, ушами на слух... мечется. А Кулибин возьми и встань на дороге, растопырив руки и ноги.
- Он тебя спас, - сказала я.
И вдруг испугалась. Это мое свойство - пугаться собственных придумок. Вдруг она мне скажет: 'А зачем?' И мне придется выстраивать цепь доказательств, что живая жизнь лучше мертвой смерти, но я все больше и больше разучаюсь говорить о том, во что верю не до конца. Просто я точно знаю, есть ситуации, когда уход лучше присутствия. Конечно, это не Ольгин случай, тоже мне драма - аннигиляция очередного любовника. Сколько их уже было 'никогда таких'!.. Уличение же - одно из мерзейших дел на земле. Хамское дитя...
В форточку влетела мелодия. Ольга напряглась, повернула голову к окну, пальцем отбивая ритм.
- Обожаю, - сказала она, когда музыка кончилась. - Не знаю что, но в душе возникает что-то такое... Обещание счастья?
- Это группа 'Армия любовников'. Ты бы видела их! Они мне своим видом просто напрочь перекрыли музыку. Раньше тоже нравилось.
- Такая жизнь. Или видеть. Или слышать. Вместе не получается. Зря ты мне сказала...
- Но ты же не видела их...
- Но ты же сказала...
- Забудь...
- Все! Теперь не забуду точно.
Мы засмеялись. Я была рада, что мы 'ушли от Кулибина': мое ли дело - их отношения?
- Знаешь, - сказала Ольга, - меня все-таки растравила эта музыка. И я теперь скажу главное. Я хочу посмотреть на его сына.
Я тупая. Я не сообразила сразу, о чьем сыне идет речь. А когда сообразила, то стала еще тупее: ну зачем он ей нужен, чужой мальчик? Зачем?
Кулибин потихоньку прибирал к рукам разваливающийся Ольгин бизнес. Есть такой тип мужчин - они исключительно хороши в ремонте. Не творцы, не создатели - чинильщики. Кулибин наполнялся 'чувством глубокого удовлетворения', сам же смеялся над таким определением, и если говорить совсем уж откровенно, был только один момент, который смущал его в тот период, - отсутствие полной близости с Ольгой. И не то чтобы Кулибину это было позарез нужно, в свои пятьдесят с хвостиком он уже был не большой ходок 'по этому делу', и чтоб тяготиться там плотью и маяться - нет, этого не было. Он как раз думал другое: вдруг это надо Ольге? Он вполне может без, а вдруг она не может? Тогда их отношения прекратятся в любой момент, если кто-то другой... И Кулибин оглядывался окрест, всматривался... Но горизонт был пуст... А тут случилось седьмое ноября, бывший праздник, ему позвонили товарищи, с которыми он без Ольги проводил эти дни. Он сказал, что жена
