не мог он один напрудить такую лужу, что на подмогу ему пришел мощный мочевой пузырь, не чета детскому, недобежавшему...

- Это правда, - говорит Оксана, здоровея лицом. - Я его уже выпорола.

Сейчас ей надо ответить, откуда у нее кофточка. Я получу чистую правду, хотя суетливость Оксаниного лица показывает, что именно ее говорить ей не следует.

- Ваня возит Членова. Знаете? А у Членова есть любовница. Это она мне продала, - скороговорит она. - Так неудобно про это говорить... Но в жизни ведь всякое бывает, правда? Такое вот горе Марье Гавриловне...

И она уносит яички, оставляя меня в презабавнейшем состоянии случайного соглядатая известного события, но как бы с другой стороны. Вид спереди. Вид сзади. Вид со стороны Марьи Гавриловны.

Об окончательной и сокрушительной победе жены мне тоже сообщила Оксана. Уже было лето. Оксана выгуливала свой выводок, а я, что называется, шла мимо. Оксана всегда выходила гулять с большой сумкой, в ней лежали цветные тряпки, из которых она споро лепила то детские игрушки, то причудливые коллажи, скорость ее творчества была удивительной - два-три переброса тряпочек, два-три стежка, вложенная внутрь щепочка, взятая с земли, вставленный в середину лист - и полный балдеж. На тебя уже смотрит дитя в капоре с такой удивительностью выражения, что начинаешь его слушаться, а дитя, лукавая тряпочка, сочувствует тебе, но как бы и презирает тоже.

На этот раз в руках Оксаны были куски той самой кофточки.

- Пошла пятном после первой же стирки, - объясняет Оксана. - А еще импорт. Но я, знаете, даже рада... Ведь это очень важно, из чьих рук вещь. Я же вам говорила...

- Оксана! Ерунда! Все наши вещи залапаны таким количеством рук, что ничего личностного...

- Один плохой человек подержит - и хоть выбрось...

Она брезгливо достала линялые кусочки, а потом радостно сказала:

- И с ней как с кофточкой...

- С кем - с ней? - почему-то испугалась я.

- Михаил Петрович порвал с этой женщиной, - как-то гордо сказала Оксана, как будто была в этом и ее заслуга, ее толика протеста против безобразий, когда за здорово живешь ходят по земле особенные особы, а кто-то нормальный, простой страдай?!

Надо было отыскать Ольгу. На работе сказали, что она болеет, дома - что ее нету, вот и думай, где может находиться болеющая женщина. Все ли знаешь, Оксана?

Но Оксана знала все, потому что Ольга позвонила сама и вполне здоровым голосом сказала, что прогуливает по липовому бюллетеню и может ко мне приехать с бутылкой английского шерри.

- Годится?

- Все, кроме места встречи, - ответила я. - Знаешь, кто у меня живет под боком? Кто моя любимая соседка? Жена шофера твоего хахаля.

- Ну и какие проблемы? - непонимающе спросила Ольга. - Что, я поэтому не могу к тебе прийти?

- Можешь... Но лучше не надо. Я не говорила ей, что знаю тебя.

- Ты участвовала в холопьих пересудах?

- Не хами! - закричала я. - Я ни в чем не участвовала. Я слушала. А кофточка твоя слиняла за раз, кто ж такое простит?

- Ну и черт с ней! Ладно, приходи сама... Я не хотела звать, потому что слегка завшивела домом. Такой у меня бардак. А руки не подымаются...

* * *

- Я не знаю, - сказала мне Ольга, когда мы уже выпили по маленькой, - но у меня такое чувство, что он все просчитал на машине. Она - я, я - она... Плюс минус... И я машине проиграла. Хотя кто ее знает. Ему могли прищемить яйца в какой-нибудь инстанции. Тебе когда-нибудь щемили яйца? Говорят, это больно. У них это самое нежное место. Слаба на передок - говорят про нашу сестру... Ни хрена подобного! Это про них. А может, и совсем третье. И он с самого начала не брал меня в голову на большой срок. А я возьми и нажми посильнее... Хотя можно было играть в эту игру еще лет сто... Но я проявилась, как говорится, всеми своими желаниями. Он и спрыгнул как ошпаренный... Знаешь, что у меня внутри? Эти, как их... Геркуланум и Помпеи. Если не понимаешь древнего - тогда считай меня Ашхабадом. А если и этого не понимаешь, то мне, подруга, жить не хочется. Плохого не воображай. Я, конечно, буду жить, потому что у меня очень сильна энергия выживания. Я вся в дерьме и навозе, а энергия во мне фурычит, как электростанция... Уже показывает мне какие-то виды будущего, как бы невозможного совсем, но и возможного тоже. Так что я выживу, хотя такого мужика, если отвлечься от его предательства... у меня не было, нет и не будет. Но отвлечься никак нельзя. Такой казус. Не предал бы он меня, предал бы жену... Жизнь ставит перед человеком выбор не добра и зла, а исключительно двух зол. Это же мы придумали: из двух - меньшее... Мы все люди зла.

Должна сказать, что смотреть на нее в тот день было страшно. У нее все время дергалось веко, и она прикрывала глаз ладонью, и я видела ее ногти, неухоженные ногти... Она сама протянула мне руки и сказала:

- Видишь, какие ногти и пальцы? С этим ничего нельзя поделать: они такие не потому, что я их не мою. Они теперь изначально такие. Тру щеткой, а через две минуты - грязь.

Я сама столкнулась с этим много-много позже. У меня тоже пачкались пальцы и чернели ногти, когда я похоронила маму.

Бедные наши говорящие руки...

Вик. Вик.

Она позвонила ему сама. И он узнал ее сразу. Стало приятно. Хотелось думать о неизгладимости впечатления. Конечно, идти к врачу в полной боевой раскраске глуповато. Для этого случая годятся бледность, красные веки и дрожание губ. Незаменима тут и тахикардия, слившаяся в экстазе с аритмией, и, как бантик на коробке, пучочек поникших волос, стянутых черной резинкой - ну нет у человека сил взбить себе прическу.

Ольга выбрала серединный путь: еще не конец света, но уже и не его апофеоз. Окраска волос была в легкую седину, слабые локоны чуть-чуть сбрызнуты лаком, чтоб не развалиться совсем. Что касается тахикардии, мы ею не управляем, ее явление - дело случая или настоящей болезни. Но такое Ольга в голову не брала.

Все было как тогда. Манжетка давления, холодок стетоскопа, белая раковина в углу с четвертушкой мокрого хозяйственного мыла. Не богачи мы тут, в поликлинике, говорило как бы мыло. Его руки им не пахли, запах сам по себе внедрился в нос и щекотал, щекотал воображение. Это теперь с ней сплошь и рядом. Вывеска аптеки может так ударить валокордином, а венгерская курица в целлофане, стоит ее развернуть, вовсю громыхнет паленым пером. Но ведь это психиатрия, при чем тут терапевт, если у нее головка сбрендила?

Будоражила раковина. Придется ли к ней бежать или обойдется? Посторонность мыслей отвлекала от главного - зачем пришла? - и в какую-то секунду Ольга жестко сформулировала: 'Если я думаю черт-те о чем, не так уж я и больна'.

- По-моему, я блажу, - сказала она врачу. - И вы так думаете... Ну, подгнила слегка женщина, так ведь весна, авитаминоз... Я налягу на лимоны... И вообще, у меня анемия с детства... - Она стала перечислять все, что ела и пила при малокровии.

Потом они сидели друг против друга, а он выписывал рецепты, а она оглаживала в сумочке конверт.

'Сейчас уйду, но зачем приходила - не знаю, - думала Ольга. - Нет рецепта, чтоб его вернуть'.

- Меня бросил любовник, и в этом все дело, - сказала она с некоторым вызовом, будто хотела унизить доктора в его бездарном незнании сути вещей. Седуксен возвращает мужиков? Или настойка пустырника?

- Возвращает, - ответил врач. - Вы успокоитесь, сделаете прическу, избавитесь от истерического тона - сам прибежит.

- Значит, вы совсем дурак, - тихо сказала Ольга, - если думаете, что я рухнула из-за человека, которого такой дешевкой приманить можно. Извините за 'дурака', не обижайтесь. С меня сейчас нечего взять.

Она рассказала ему все. Когда она с неожиданной для себя самой гордостью произнесла: 'Меня