город спит, как керогаз.

Город спит, как пидарас.

Город спит, как вырвиглаз.

Спит он, как противогаз.

Спит, как будто тихий час.

Спит, зараза, аж ужас,

Карабас и Барабас!

Город спит и спит и спит

точно сука плексиглас.

Спит, как будто бы приказ.

Спит вы себе и спит для нас.

Спит, короче, он сейчас.

(Опровержение полтора года спустя, летом 1996: остепенения не произошло: просостоял он на этой службе примерно около двух месяцев, после чего —)

Переходим к историям.

1

Вот история, как Ю.Шаповалов был комиссован из рядов СА, рассказанная им самим и пересказанная с его слов Ю.Крыловым. Рассказ истории производится Ю.Шаповаловым сразу по возвращении из армии, на кухне у себя дома, в окружении друзей и в состоянии ожидания приезда шапиного папы, который шапиных друзей очень не любит и, говорят, сразу достает «калибр».

На кухне присутствуют: Е.Федотов, И.Жевтун, Ю. Крылов, К.Пахомов, Ю.Шаповалов, и, кажется, И.Селиванов. Кроме того, на столе присутствуют 6 (шесть) непочатых бутылок водки, лук репчатый, хлеб черный. Состояние гнетущего ожидания соседствует с сильным желанием выпить водки. У всех (кроме К.Пахомова) необычно напряженные серьезные лица (у К.Пахомова — всегда напряженное серьезное лицо). Шаповалов Ю. то и дело прерывает свое повествование телефонными звонками в аэропорт Рощино: он хочет знать, прилетел ли рейс номер такой-то — тот самый, которым должен прибыть Шаповалов-папа.

— Так вот, чуваки, — сообщает Ю.Шаповалов, пришучиваясь, то есть, изъясняясь при помощи несвойственных ему в нормальных условиях вульгарных слов и выражений (чтобы не так страшно было!), — чувствую я: не могу больше!

— Всё бы ничего — и жрать это дерьмо научился, и в наряды ходить, и не пить месяцами. Но вот жить, когда вокруг одни уроды — не могу! Особенно, когда нас с Жевтуном разлучили (поначалу они служили вместе — прим. Ю.К.) Тогда, спасибо Крылову, он мне такие талмуды присылал, так мы их получали с Джеффом (Жевтуном — прим. Ю.К.), садились в укромном уголке и читали- перечитывали, и хоть немного отходили. (Ю.Крылов, проникшись бедственным положением бойцов, высылал им раз в 3–4 дня письма по 18 страниц, где описывал, что в Тюмени происходит — прим. Ю.К.) А тут стою я в наряде, — ночь, степь, зима, — и чувствую — я просто умираю медленно. И тут у меня крыша и поехала! Раздеваюсь я догола, хватаю автомат, передергиваю затвор, и — тра-та-та! весь магазин в воздух!

Бойцы, которые рядом были, перепугались — думали, обкурился. А я скачу козликом по кругу, руку задрал, ору что есть мочи: «Да здравствует Муссолини!»

Что потом было, плохо помню.

Вроде бы, я им про абсолют вне времени и пространства втюхивал. А как выяснилось, что я не обкурился, начальство какое-то приехало, и в дурдом меня сразу. А там еще и астма моя всплыла, врач еще удивлялся: как так меня в армию взяли?

Шапин рассказ сильно растрогал всех присутствующих, и они решили выпить грамм по 50–70 водки, чтобы снять напряженку.

Затем еще чуть-чуть добавли, чтобы поддержать то, что было снято первой дозой…

Короче, после пятого приема внутрь, приезд шапиного папы с «калибром» уже не имел ни для кого принципиального значения.

Слава Богу, что он не приехал.

2

В первых числах июня 1987-го года имел место массовый выезд многочисленных тюменщиков на рок-фестиваль в Свердловск. Ехать до Свердловска скорым поездом всего 4 часа. Проезд тогда стоил, в общем, смехотворную сумму примерно шести рублей, времена были рок-бума, на фестивале кроме уже начинавших приобретать известность «Чайфа» и «Наутилуса Помпилиуса», ожидались также и уже находившиеся в самом зените славы питерцы («Телевизор»), — в результате народу из Тюмени отправилось чуть ли не целый плацкартный вагон: не только многолетние рок-активисты, для которых это как бы уже было профессиональной обязанностью, но и масса совершенно посторонних юношей и девушек, отправившихся узнать, что же это за новомодная такая новинка — «рок». Билеты на концерты, естественно, были только у пяти-шести человек, которым специально их прислали, как почётным гостям. Остальные предполагали пролезать через окна, проникать еще как-нибудь — времена были такие, что все были уверены: ничего! братушки помогут! У Шаповалова Ю. пропуск естественно наличествовал.

И вот: и случилось так, что тут-то и начался у Ш.Овалова приступ астмы прямо возле свердловского ДК, где он и проходил, фестиваль. Да еще впридачу у него кончился астмопент в прыскалке, который купирует приступы. И происходит следующая картина: Шаповалов Ю. лежит на земле, красный от натуги, с хрипом и свистом он пытается вдохнуть, а потом выдохнуть, а потом опять вдохнуть; вокруг кружком стоят тюменщики, горестно глядя и обнажив головы в ожидании приезда скорой помощи. Тут-то и происходит следующее: небезызвестная личность по фамилии Медведев В. и по прозвищу Ждаггер(см.), подходит к Шаповалову Ю. и говорит ему своим обычным унылым голосом:

— Я, Шапа, у тебя билеты заберу, да? — и расстегивает Шаповалова Ю. куртку, и лезет во внутренний карман, и действительно вынимает оттуда принадлежащие Ю.Шаповалову билеты.

А на возмущенный хрип не способного воспротивиться этому Шапы, отвечает всё так же уныло:

— Тебе-то они ведь всё равно уже больше не понадобятся…

Скорая, однако, приехала вовремя, Шапа всё-таки выжил, но с тех пор Ждаггера сильно не любит, и как его увидит, сразу кричит страшным голосом: «Уходи, проклятый!»

3

Ну, а вот правдивое описание типичного дня in the life Ю. Шаповалова, каким он был осенью 1989-го года. Описание составлено очевидцем, пожелавшим остаться неизвестным.

Оно таково.

Имея взгляд, вооруженный мощью писательского слога, мы смотрим сквозь толщу времени и бетонных стен домов, и мы видим.

Мы видим коридор квартиры жилого дома в мучительном утреннем пыльном свете морозного утра.

Мыпонимаем, что это есть коридор, ведущий из прихожей в кухню.

В стене этого коридора, по его правой стороне, мы видим две двери, более ближняя из которых ведет в ванну, а более дальняя сортир.

Еще мы видим довольно атлетический безволосый торс человека в трусах черного цвета, перемещающегося по этому коридору.

Он перемещается медленно.

Можно сказать, что он бредет и ковыляет, ибо это соответствует истине: он действительно так поступает, ибо он перемещается на ощупь, припав обеими руками к стене. Стоны и стенания раздаются из его весьма выпуклой атлетической (но безволосой) груди при каждом шагу. Правила литературного сочинения требуют от нас описать вид его лица. Увы, это невозможно: лицо его закрыто ниспадающими на него, достигая пояса, волосами цвета вороньего крыла, подобными волосам Виннету в исполнении Гойко Митича.

— Почему же этот человек не откинет волос с лица, ведь тогда они не будут закрывать ему обзор, и он сможет перемещаться не держась руками за стенку? — удивится читатель.

— А потому, — ответим ему, — что даже если бы он и откинул их, волосы с лица, всё равно бы ему пришлось перемещаться по стенке, ибо глаза этого человека плотно закрыты. Последнее происходит по следующей причине: они являются слипшимися, его глаза, подобно тому, как бывает слипшимися два