мой шофер. Но обычно забирал с собой кто-нибудь из гостей...

– А где сейчас твой шофер?

– Дома, – махнул рукой Леонидов. – Дал ему денег на тачку и отгул на два дня... Послушайте, у меня есть идея получше. Поедем за город и закопаем его в каком-нибудь лесочке. Подальше от дороги.

– А если грибники? – тихо спросил Шустов.

– Значит, закопаем его в том месте, где нет грибов. И как можно глубже. Ты сказал, что у тебя в гараже есть лопата...

– Не знаю, – зябко поежился Шустов. – Надо посмотреть. Может, и...

Где-то хлопнула дверь подъезда. Шустов замер на полуслове.

По асфальтовой дорожке, ведущей от подъезда во двор, застучали каблуки. Звук шагов гулко разносился по пустому ночному двору.

Шустов почувствовал, как напряглись Леонидов с Ремизовым. Он просто физически ощущал, как от Леонидова исходят густые, тяжелые флюиды страха. Зелек Александрович читал об этом в книжках, но считал, что это всего лишь образ, метафора. Теперь он понял, что страх имеет физическое воплощение, что у него есть плотность и запах... Шустов понял, что Леонидов боится. Боится, может быть, даже больше, чем он сам, и только положение большого босса не позволяет ему тут же со всех ног пуститься наутек.

«Вот тебе и железный Юлик», – с мрачным удовольствием подумал Шустов.

Звуки шагов стихли вдали.

– Фу-у, – сказал Леонидов, вытирая платком пот с низкого, плешивого лба. – Ладно. Хватит стоять. Нужно действовать, пока не рассвело.

В гараже Шустова они нашли две лопаты и ломик. Кирилл предложил было взять с собой еще и пилу, но Зелек Александрович посмотрел на своего воспитанника таким взглядом, что тот осекся на полуслове и лишь пожал своими могучими плечами.

Минут через сорок они добрались до леса. Машин им на дороге почти не попадалось.

– Тормози здесь, – приказал Кириллу Леонидов.

Они встали у обочины. Ночь была темная, небо заволокло облаками.

– В такой темнотище мы себе ноги переломаем, – проворчал Кирилл, выбираясь наружу и захлопывая дверцу.

– Тебе их в любом случае когда-нибудь переломают, – злобно рявкнул на него Леонидов.

– Это еще почему? – насторожился Кирилл.

– Потому что такие герои, как ты, своей смертью не умирают, – ехидно ответил ему Леонидов.

Ремизов промолчал.

В поисках удобного места они проблуждали по ночному лесу минут двадцать. Под ногами звучно хрустели сучки. К лицу то и дело прилипала паутина, за шиворот сыпались сухие щепки.

Шустов с фонариком шел впереди. Толку от фонарика было мало, только не давал глазам привыкнуть к темноте, поэтому вскоре Зелек Александрович его потушил, и они стали пробираться в полной тьме.

Ремизов и Леонидов несли тело Виленкина на одеяле, которое Шустов прихватил из дома, держа одеяло за концы – наподобие носилок.

– Может, хватит ходить? – устало сказал Кирилл. – Мы и так уже забрели черт знает куда.

Шустов остановился.

– Мне все равно, – равнодушно сказал он. – Здесь так здесь.

– Вот и хоро...

Под ногой у Кирилла громко хрустнула ветка, он вскрикнул и тут же разразился отборнейшим матом.

– Что случилось? – спросил перепуганный Леонидов.

– Твою мать! – отозвался Кирилл. – Поскользнулся на какой-то гнилушке! Всю ногу себе разодрал!

Дальше решили не ходить.

Туч на небе стало еще больше, свет луны практически сквозь них не пробивался, поэтому работать им пришлось почти вслепую.

Полчаса ушло на то, чтобы выкопать порядочную яму. Когда с этим было покончено, Кирилл воткнул в землю лопату и, слегка прихрамывая на левую ногу, подошел к лежащему на земле телу. Подволок его к краю выкопанной ямы. Взглянул на Зелека Александровича и усмехнулся, блеснув белыми зубами:

– Одеяло забирать будете, Зелек Александрович?

Первым желанием Шустова было ударить Ремизова лопатой по голове, но, слава богу, он сумел взять себя в руки и подавить в себе эту резкую вспышку слепой ярости.

– Странное у тебя, Киря, чувство юмора, – тихо проговорил Шустов. – Я бы даже сказал – извращенное.

– Да ладно вам, Зелек Александрович, – виновато отозвался шутник. – Это же я так... чтобы обстановку разрядить...

– Ну считай, что разрядил. – Шустов перевел взгляд на тело Виленкина. – Кончай с ним скорей, – коротко приказал он.

Кирилл кивнул, наклонился, уперся обеими руками в тело Виленкина и одним сильным движением столкнул его в яму.

Пока Шустов и Ремизов засыпали яму, Леонидов сидел на сухом валежнике и молча курил. Фитилек его сигареты тускло мерцал в темноте, и от этого мерцания Зелеку Александровичу сделалось совсем не по себе. Страха он не ощущал, пальцы его не дрожали, мысли работали четко, но Зелек Александрович чувствовал, как всем его существом медленно и непреложно овладевает глухая, клокочущая ярость. Ярость, которую не удастся удержать внутри.

«Только бы быстрей вернуться домой, только бы быстрей вернуться домой...» – твердил про себя Шустов как заклинание, которое сможет уберечь его от всех бед.

– Ну все, – раздалось у него над самым ухом. – Теперь присыплем могилку валежником – и можно расходиться по домам.

Шустов устало опустился на землю рядом с Леонидовым и закурил. Присыпать могилу валежником он предоставил Ремизову.

– Есть одна проблема, – тихо сказал ему Леонидов.

В сердце у Зелека Александровича зашевелилась тревога.

– Какая еще проблема? – сердито спросил он.

– Помнишь Анну Баскакову? Такая жопастая девка, которая на каждой пьянке устраивает стриптиз... Она еще ездила с нами на рыбалку в прошлом году, и ты ее там...

– Помню, – оборвал Леонидова Зелек Александрович. – Ну и что дальше?

– Она нас видела, – проговорил Леонидов и отбросил окурок в сторону.

Окурок прочертил в воздухе огненную дугу и скрылся в кустарнике.

– В каком смысле – видела? – спросил Шустов. – Видела, как вы выбрасывали Виленкина в окно? Или как вы запихивали его в машину?

– Видела, как мы тащили его к машине, – мрачно ответил Леонидов. – Дура, увязалась за мной на улицу подышать свежим воздухом. Я сперва-то не заметил, а потом...

Он безнадежно махнул рукой.

– Ну, – прохрипел Шустов, – и что будем делать?

Леонидов медленно повернул голову. Во тьме черт его лица было не разглядеть, но Шустов понял, что лицо это искажено дикой, безудержной злобой.

– А ты сам-то, Зелек, как думаешь? – тихо спросил он.

Вопрос явно был риторическим.