малодоступное, ароматом романтики ? нет, Садык начисто лишен поэзии, его деятельная, хотя и не очень- то простая душа искала наивыгоднейшего решения. Вел он нас во второй лесок, что лежал всего в полутора-двух километрах выше верхней, самой дальней мельницы. Зато с первыми лучами солнца ? одно дело увидеть восход дома, другое ? в горах, где кажется, что солнце не выкатывается, а выжимается таинственными силами из недр земли; в горах особенно ощутима уникальность солнца ? и вот с первыми лучами его мы были у цели, на нижней окраине леска...

? Вон сарымсак, ? говорил Садык. ? Куда уставились? Солнца не видали?

На первой же поляне, на фоне изумрудно-зеленого дымился, голубел сарымсак.

? Устроим хашар, а? Неужели, дураки, не слышали о хашаре? ? спросил Садык. ? Не слышали? Нет? Чему учат в школе?

Из слов его, путаных, обрывистых, выяснилось: хашар ? это когда всем миром приходят на подмогу близким. Предложение использовать правила хашара мы приняли с воодушевлением. Первой наполнилась сарымсаком моя сумка. Затем помогли Жунковскому. Казалось, хашар заработал, набирая обороты. Однако Садык вдруг оставил поляну, повел в глубь леса в маленький каменистый саек, где у ручья, по бокам его, на жирной почве высились крохотные островки сарымсака. И какого?! Сарымсак у ручья был повыше, посочнее, потоварнее; таскать его из жирного чернозема, к тому же из подсыревшего, было одно удовольствие.

? Тут, ? произнес Садык. Он раскатал сверток, оказавшийся настоящим мешком; добавил: ? Самый раз для хашара.

Собрались обедать, на огромные листы пучек выложили еду. И вот тут, в самом начале трапезы, случилось непредвиденное. Неожиданно преобразился Жунковский, мелко-мелко задрожали пальцы его рук. Такое было с ним не раз, когда он по-настоящему нервничал, и когда Садык, не скрывая удовольствия, первым потянулся за едой, сломал лепешку, со словами 'похаваем, дураки, что ли' стал есть, Жунковский вспыхнул.

? Поищи дураков в другом месте! ? выпалил он, побледнев.

Садык на секунду-другую обмер, перестал жевать, уставился на Жунковского.

? Ты что? ? произнес он изумленно.

? А то, что нечестно, ? сказал Жунковский.

? Я нечестный? ? не понял Садык.

? Ты! И все это... Хашар твой!

? Я?

? Ты!

? Я?

? Ты!

? Ведь могу, пацан, намылить за такие слова.

? Ты! ? не сдавался Жунковский.

? Пацан, возьми слова назад! ? вскочил на ноги Садык.

Поднялся на ноги и Жунковский. Я поспешно встал между ними, но Садык отстранил меня в сторону, да так, что, не удержавшись, я плюхнулся в куст арчи. Поднявшись, увидел: Садык и Жунковский стояли лицом к лицу. Контраст был очевиден: по одну сторону, с трудом сдерживая в себе ярость, стоял могучий Садык, по другую ? длинношеистый, миниатюрненький Жунковский; Садык был облачен в штаны с живописными заплатками, Жунковский ? в аккуратненькие шорты и в чистую рубашку; Садык стоял, приняв надменную позу, Жунковский ? этаким петушком со стиснутыми кулачками.

? Берешь, пацан, слова назад? ? продолжал Садык.

? Ты! Ты! Ты!

? Считаю до десяти, ? предупреждал Садык, почему-то взглянув на меня, на обед, аппетитно разложенный на траве, ? раз, два, три...

? Двадцать, тридцать, пятьдесят, ? дерзко передразнил Жунковский, ? до тысячи считай ? не ударишь!

? Не ударю? ? удивился Садык.

? Нет!

Садык медленно извлек из карманов руки.

? Двести, триста, четыреста, ? смеялся сквозь слезу Жунковский. ? Ну, бей!

Я видел, как сжимались ладони Садыка в кулаки ? казалось, они вот-вот обрушатся на Жунковского. Я знал силу и мощь его кулаков (сколько они сокрушали на моих глазах!); неотвратимость драки, точнее, избиения, пугали, но кулаки Садыка, готовые заработать сумасшедшей мельницей, вдруг стали разжиматься.

? Ладно, ? смилостивился он. ? Прощаю.

? Без 'ладно' ? бей!

? Ладно, говорю, ? обрезал Садык и, обернувшись ко мне, сказал полугрозно, полужалостливо: ? Думаешь, струсил... Пацанят не бью ? жалко... ? Демонстрируя безразличие, он смачно зевнул. ? В животе ? фокстрот: как хотите, а я похаваю.

Как ни в чем не бывало, Садык принялся есть. Присоединился к нему и я.

Жунковский обедать наотрез отказался.

? Поколупаю серы,? сказал он мне и двинулся в лесок.

'Неужто, ? думал я, ? Садык не решился на драку из-за боязни остаться без обеда? А мешок? Сколько напихано ? не то, что тащить ? сдвинуть с места одному не под силу? Наверняка попросит помощи ? тащить, как пить дать, придется гамузом. Откажись мы с Жунковским помочь, как-то ему управиться тогда с мешком?.. Нет, не выгодно драться Садыку!..'

Непонятным было и то, как быстро осекся Жунковский. И тут почудилась корысть: Садык обещал на днях взять нас в ночное. Оставалось дело за малым ? обговорить просьбу со старшим конюхом; тот, по словам Садыка, ни в чем ему не отказывал. 'Что, если Жунковский отступил, вспомнив о предстоящей вылазке с Садыком в ночное? ? думал я. ? Какой ему прок от ссоры?'

Поев, Садык дал храпака. Он спал, бормоча вслух ругательства ? уж не с Жунковским ли выяснял во сне отношения?

Я двинулся в лесок, думал, встречу Жунковского разобиженного, а может быть, даже и плачущего, но обернулось иначе: еловая шишка сверху стукнула мне о спину, одновременно раздался голос смеющегося Жункового ? сидел он верхом на суку ели, как ни в чем не бывало, весело колупая серу.

У меня спали нехорошие раздумья. А Садык и вовсе, казалось, не придал значения ссоре. Он, как и прежде, верховодил, сыпал двух- и трехэтажным матом, чувствовал себя 'в своей тарелке'. Правда, под вечер, на привале, у арыка (мешок его и в самом деле привелось тащить втроем!), когда, уметая последний ломоть хлеба, мы перебирали детали дня, Садык преобразился в этакого мужика, задавленного житейским опытом, часть которого он, Садык, мог бы безвоздмездно, по-братски, отделить салажне, то есть мне и Жунковскому.

? Ты говоришь, я нечестный, ? обратился он к Жунковскому. ? Ладно. Нечестный. А ты? Ты честный? А он? ? кивок в мою сторону.

? Назови хоть одного честного, ? не дав опомниться, продолжал он. ? То-то. Честность днем с огнем не сыщешь.

? А на фронте там?! ? Жунковский едва не вскочил на ноги, радуясь удачному возражению.

? А наши бойцы? ? поддержал я. ? Тоже нечестные?

? Бойцы? ? протянул Садык ошеломленно. ? То другое дело. Я про здешнюю жизнь говорю... ? и, возможно, сочтя за благо завершить спор, он вдруг молитвенно сложил лодочкой ладонь, зашевелил губами, что-то шепча. Я последовал примеру.

Конечно, ни на зернышко не верилось, что Садык мог правильно произнести хотя бы слово из корана ? несомненно, нес несусветную чушь. Однако, очевидное его преображение ? из многоопытного мужика в богомольца ? мы приняли как нечто разумеющееся.

Потряс Жунковский другим. Машинально, но, возможно, из-за соображения солидарности, он принял участие в пата ? молитве-благодарению всевышнему за трапезу ? сложил ладони лодочкой, да так уморительно, что я, не удержавшись, закатился в смехе.

? Накажет Бог, ? пообещал мне, прервав пата, Садык. ? За неуважение накажет. Он капыр