обода колеса о камень... В пристройке-голубятне я попытался, как бывало когда-то, 'войти' в героя книги ? где там! ? то было подобно насилию над человеком из другого мира.

Из книги выпали фотографии ? вот сюрприз! ? крохотные, 6x5, пожелтевшие, конечно, 'производства' Жунковского, обладателя едва ли не единственного во всем Приозерье любительского фотоаппарата, небольшой черной металлической коробки.

Запамятовал: то ли фотоаппарат подростку подарил будущий отчим, то ли его, довоенный уникум, приобрел еще Жунковский-отец. Не часто мы видели Жунковского с фотоаппаратом, но когда такое случалось, ликованию нашему не виделось конца. Мы фотографировали ? Жунковский никому не отказывал в просьбе поноситься с техническим чудом, позволял пощелкать. И щелкали. Но на том дело кончалось. Я серьезно подозреваю, что многие из нас, пощелкав и попозировав, так и не увидели затем фотографий. И вот почему: у Жунковского вначале шел сплошной брак ? не заладилось с физикой и химией! Потом, когда поднакопился опыт, дело застопорилось из-за дефицита пленок, каких-то особых, чего не нашлось у местного промартельного фотографа.

Как-то было; мы с отцом ловили приконвоированного стаей голубя-чужака. Во дворе появился Жунковский, смущенно протянул фотографии ? вот они-то и оказались в книге, найденной в чулане- голубятне... Что-то нахлынуло!

Благодаря крохотным частицам краски по уголкам букв на обложке книги, восстановились в памяти красные буквы-зигзаги на коричневом фоне.

Немного воображения - и красные буквы-зигзаги кажутся сполохами.

Дошел черед до фотографий и ? пошло... Фотографии не блистали совершенством, многое в них узнавалось с трудом. Кто бы мог, к примеру, признать меня в расплывшемся улыбкой пацане из фотографии? Или в безликой толпе узнать знаменитый карповский базар? А в кадре с верхушками елей, выступавших за склоном, узнать лесок, и не какой-нибудь, а второй лесок ? те в горах лежат по отщелкам и саям с подсолнечной стороны и обозначаются счетом 'первый, второй... четвертый... шестой...' Второй ? потому что у второго в конце, где горбились ели пирамидами, в просвете деревьев желтела полукруглая, юртовидная обвалина-печать, проставленная в 1911 году страшным землетрясением...

С той находки в пристройке-голубятне родилось нечто похожее на душевный зуд. Начиналось то с беспокойствия, рука тянулась к полке ? я доставал коричневую книгу и подолгу разглядывал пожелтевшие фотографии. Со временем книга разбухла ? в семейном альбоме отыскалась парочка-другая таких же старых фотографий, они присоединились к прежним; туда же, в книгу, я положил и вовсе свежие фотографии некоторых земляков, пару писем, телеграмму ? книга разбухла, назначение ее раздваивалось: она была книгой и уже не совсем книгой, альбомом не альбомом. Фотографий ? пятнадцать. Они помечены в уме, у каждой название ? 'Берег', 'Второй лесок', 'За кизяками', 'Пароход 'Советская Киргизия', 'Зима в Приозерье', 'Базар в Карповке', 'Садык на Рыжем', 'Жунковский с лягушками', 'Жунковский в пути', 'Жунковские на вокзале', 'Сирень'...

Фотография 'Берег' запечатлела залив с рыбаками на переднем плане, а 'Второй лесок' ? знакомый пейзаж сразу за мельницами, 'За кизяками' ? меня с мешками кизяка у ног; 'Пароход 'Советская Киргизия' ? темный силуэт флагмана местного пароходства; 'Зима в Приозерье' ? самого Жунковского с деревянной лопатой в руках; 'Садык на Рыжем' ? пляж с голыми пацанами-купальщиками, расположившимися на песке 'солнышком', с всадником Садыком позади; 'Жунковские в пути' ? семью Жунковских: Жунковскую-маму, Виолетту, Артура, позирующих у подъезда 'Дома дехканина'; 'Жунковские на вокзале' ? ту же троицу, но теперь на фоне здания железнодорожного вокзала... Только-то!

Казалось, ничего особенного!

Но беру в руки фотографию, и тотчас нечто уводит за рамки фотографии ? вспоминается не только, к примеру, миг, когда я по просьбе Жунковского 'щелкнул' его на фоне сугроба, но и многое из той зимней поры, вспоминется не только, скажем, силуэт 'Советской Киргизии', но и многое, связавшее нас с этим пароходом... Нередко машинально раскладываю перед собой фотографии, перебираю их, пытаясь выискать некую связь между ними, такое, что одних сближает чуточку более остальных. Так в одной связке памяти оказались фотографии 'Берег' и 'Второй лесок', в другой ? 'За кизяками' и 'Пароход 'Советская Киргизия', в третьей ? 'Зима в Приозерье', 'Базар в Карповке', 'Садык на Рыжем', в четвертой ? 'Жунковский с лягушками', в пятой ? 'Рахманов-футболист'...

Книгу по возвращении из Приозерья я водворил в шкаф, втиснул в пустовавший закуток, рядом с 'Танкером Дербентом' Крымова, 'Леопардом' Лапендузы, еще тремя книгами. Оказалось, более подходящего места нельзя и придумать: книги в закутке были некогда изрядно попорчены дочерью-школьницей, которой однажды пришла оригинальная мысль использовать книги в энтомологических целях; девочка, одержимая порывом коллекционирования, обратила книги в хранилище различного вида насекомых, конечно, в основном бабочек-капустниц, каких-то жучков, тараканов, жужелиц ? так что коричневая книга попала в компанию подобных себе. Надо ли говорить о том, насколько я опечалился, увидев едва ли не в каждой странице раздавленную бабочку! Какой ушат выговора вылился на голову несчастной девочки! То громовержцем, то в позе известного басенного повара, то грозно, но больше жалостливо, я втолковывал ребенку о пользе книг, о необходимости бережного отношения к книге. К любой. Не говоря уже о таких, как 'Танкер Дербент' и 'Леопард'.

? 'Танкер Дербент'! Твой папа кинодраматург, ? втолковывал я, но способно ли существо, не осознавшее пагубности порчи книг, постичь важность понятия 'кинодраматург'? ? Твой папа, детка, воспитан на этой книге... а 'Леопард'? О, 'Леопард'!

И это почти все, что я мог произнести, потому что сознание и язык, натолкнувшись на педагогический тупик, каменели: можно ли оборачивать в яркую обертку роман о рафинированном аристократе ? как-то это могло сказаться на воспитании дочери?..

Я опустился в кресло, но, услышав 'О, 'Леопард'!', дочь оборвала плач, с мокрыми глазами, наконец-то поняв тяжесть поступка, изумленно взглянула на меня.

? Смотри, детка, ? я вытряхнул на стол расплющенную бабочку... еще... еще... ? нарисовал апокалипсическое: а если и другие дети, следуя нехорошему примеру, возьмутся за коллекционирование букашек ? тогда, может статься, живность на Земле вообще исчезнет!

? Не останется ни одной бабочки! Ни одной! Ни тебе божьей коровки! Ни жучка! Ни муравья! Ничего! ? говорил я патетически, не догадываясь, что дочь неожиданно взорвется смехом, этим детским 'и-гы-гы-гы- гы', что ее искреннее и чистое, как и все детское, 'папа, я впервые вижу тебя таким смешным' заставит осечься, картина экологической катастрофы исчезнет, и я, сломленный непредвиденным фиаско, удрученно суну порченые книги в шкаф... Лежат они там, на полке, с тех пор обратившись в привычное, обжитое. Изредка взгляд задержится на одной из них, и тогда вспыхнет кусочек памяти об энтомологических подвигах дочери ? вспыхнет, чтобы тут же угаснуть.

Иное дело коричневая книга. К ней тянет. В редкие минуты покоя, чаще вечерами, сажусь я в кресло у книжного шкафа, неспешно ? и в который раз! ? разглядываю фотографии...