липкой паутине. Людвиг Иванович, кое-как освободившись сам, принялся распутывать и очищать Нюню.

— Идемте скорее отсюда! — дрожащим голосом воскликнула Матильда Васильевна.

— Хорошо бы, но нам нужна веревка.

— Она же липкая, — сказала Нюня, все еще счищая с себя клейкое вещество.

— Не вся. Вот здесь сухая.

— Веревка в хозяйстве — первое дело, — неожиданно поддержала Людвига Ивановича Тихая.

— Но он убьет вас! — всплеснула руками Бабоныко.

— Чепуха! — сказал Людвиг Иванович. — Паук храбр и свиреп, упорен, искусен и ловок, но все-таки он только паук, а мы люди. У него только инстинкт, а у нас еще и разум. Бабушка Тихая, вот вам нож. Я буду дергать сигнальную нить и ослеплять паука, а вы режьте нить на раме, только прямую, а не круговую, липкую.

Кто бы подумал, что Людвиг Иванович может так быстро отпрыгивать и стрелять светом в стремительно скользящего паука, а бабушка Тихая так ловко и спокойно управляться с ножом и паутиной. Бабоныко только взвизгивала каждый раз, как мохнатое чудище бросалось к смельчакам, пока Людвиг Иванович не попросил ее замолчать. Бабоныко очень обиделась, но все-таки снова взвизгнула, когда Людвиг Иванович дернул нить и отпрыгнул. Однако на этот раз паук не появился из своего гнезда, и бабушка Тихая спокойно закончила свою работу. Потом она ловко намотала шелковую легкую и прочную паутинную веревку на локоть и кулак, оглянулась в поисках палки, на которую можно было бы повесить моток, и в самом деле подобрала нечто похожее на палку, но это нечто было гибкое, как прут, и при этом напоминало антенну для телевизора — состояло из нескольких сужающихся к концу частей, как бы вдвинутых друг в друга.

— Вот уж не думала, што насекомые тожеть теливизоры смотрють, — покачала головой бабушка Тихая.

— М-да, телевизор, — пробормотал дядя Люда, внимательно оглядывая находку. — Это действительно антенны, дорогие мои женщины, только не сделанные на заводе, а отломанные кем-то у мертвого муравья.

— И какеи ж картины смотрють оне? — спросила недоверчиво бабушка Тихая.

— О, самые замечательные! Только видят они не глазами, как мы, а нюхом… А ну-ка, Нюня, поищи, нет ли еще поблизости муравьиных антенн. Похоже, что здесь шел бой, или пиршество, или и то и другое вместе.

Нюня действительно нашла еще две антенны, и каждая из женщин взяла по антенне на плечо.

Спустились ниже — стало совсем темно. Людвиг Иванович дал запасной фонарик бабушке Тихой и велел включить красный свет.

— Предупреждаю, — сказал он, — муравьи не терпят в муравейнике ни малейшего света. А красный они не видят — вот почему Фима искал трехцветные фонарики.

Становилось все темнее. Только светились два красных огонька. Дорога тянулась неровная, и идти было бы, наверное, совсем трудно, если бы путники не были так легки. Они особенно чувствовали это, когда надо было через что-нибудь перепрыгнуть, потому что напрягались гораздо сильнее, чем требовалось. Бабушка Тихая даже сбила один раз Людвига Ивановича с ног, так как пролетела дальше, чем рассчитывала.

Между тем мимо них то и дело проносились муравьи. Если в начале пути их обогнал всего один — может быть, тот самый, что задержался на ночь в Фимкиной комнате, — то теперь, вероятно, муравейник уже проснулся, и дорога оживилась. Одни муравьи бежали, наклонив головы, как собаки по следу. Другие задерживались друг возле друга или разглядывали что-то, попавшееся на пути.

— Ой-ой-ой-ой! — закричала вдруг Нюня. — Смотрите, смотрите, муравьи на шпагах дерутся! Нет, не на шпагах, а на этих самых антеннах!

— Они не дерутся, они разговаривают!

— А о чем? А как? А что они говорят? А вы их понимаете? — забросала вопросами дядю Люду Нюня.

В это время еще один муравей, которого они сначала даже не заметили, остановился возле дяди Люды и протянул к нему антенну. При этом он раздвинул челюсти, похожие на серпы, и Бабоныко хотела уже упасть в обморок, но тут к муравью подбежал другой, коснулся его антенной и вывернул набок голову. Путники не стали ждать конца этого разговора, а отбежали в сторону.

— Старый я дурак! — сказал энергично Людвиг Иванович. — Как же я забыл, что надо намазаться жидкостью из Фиминых пузырьков! У него же прямо написано: «Мой пароль — ФФ-101. Только моим паролем надо мазаться. Он сам себя назовет, когда его спросят». А ведь очень вероятно, что тот муравей спрашивал у меня пароль.

— А если бы вы не ответили?

— Он тут же разорвал бы меня!

— Ах, мне дурно, — сказала Бабоныко и, наверное, все-таки упала бы в обморок, если бы Людвиг Иванович не открыл пузырька и не запахло такой кислятиной, что Бабоныко тут же зажала нос.

— И вы хотите, чтобы я этиб дабазалась? — прогнусавила она, с ужасом глядя, как натирают себя «паролем» Нюня и Людвиг Иванович. — Дет, дет, бои дервы де передесут этого запаха! Человек, который уважает себя, де божет плохо пахдуть!

— Раскудахталась! — проворчала бабушка Тихая. — Мазюкай меня, Лютик Иваныч!

— Ой, дядя Люда, ой, вы ж и правда на лютик похожи! — рассмеялась Нюня, сначала разглядывая муравьиную антенну, а потом прилаживаясь размахивать и по-муравьиному постукивать ею.

— Матильда Васильевна, у вас бывают мигрени? — спросил Людвиг Иванович, кончая намазывать Тихую.

— Бигреди? Девероятдые!

— Так это первое средство; графини только так и спасались от мигреней и обмороков.

— Деужели? — спросила недоверчиво Бабоныко, но все-таки подвинулась ближе к Людвигу Ивановичу.

В то время как Людвиг Иванович, уговаривая и приговаривая, намазывал Бабоныку, Нюня так увлеклась игрой с антенной, что подошла совсем близко к муравьям, внимательно разглядывая, как орудуют антеннами они, и тщательно копируя их движения.

— Ну, вот, — сказал Людвиг Иванович, сбрызгивая напоследок Бабоныку. Духи «Кармен», да и только!

— Детка! — закричала вдруг не своим голосом Бабоныко. — Куда ты?

Стремительно обернувшийся Людвиг Иванович увидел только, как на растопыренных ногах несется муравей, а за ним, зацепившись за него антенной, но не выпуская ее из рук, мчится Нюня. Миг — и они исчезли.

— Этого только не хватало! — сказал как никогда серьезно Людвиг Иванович и, не обращая внимания на причитания Матильды Васильевны и брюзжание бабушки Тихой, наскоро смастерил из паутинной веревки нечто похожее на гамак и натянул его на две оставшиеся у них муравьиные антенны.

Муравей, к которому прицепился паутинной петлей Людвиг Иванович, несся вперед со скоростью гоночной машины. Дорога была ужасная — ухабы, крутые спуски. Паутинный гамак хорошо пружинил. Старушки, вцепившись с двух сторон в Людвига Ивановича, только ахали и охали: ахала Матильда Васильевна, охала Тихая. Однако Людвигу Ивановичу было не до них. Одной рукой он крепко держал паутинные вожжи, другой сжимал фонарик, водя им по сторонам, — Нюня ведь могла удариться, упасть, выпустить свою антенну и лежать где-нибудь на дороге. Время от времени их муравей резко останавливался, чтобы «поздороваться» со встречным. Потом снова срывался с места и развивал гоночную