— Пожалуйста, не мешайте нам. Мы вас позовем, если вы понадобитесь.

На первой странице дневника, который не без волнения раскрыл Людвиг Иванович, было написано:

«Приручение насекомых может оказаться для человечества важнее, чем приручение коровы, лошади и овец (может быть, это придумал я, а может быть, где-нибудь прочитал, сам не помню)».

Затем шли план дома и план двора, большой рисунок насекомого с названиями частей его тела, многочисленные выписки из разных книг, в которых говорилось, что насекомые уничтожают пятую часть урожая на земле, а яды и химикаты, которыми пытаются люди бороться с вредными насекомыми, в конечном счете, отравляют самих людей, в то время как насекомые-вредители успевают к ним приспособиться.

«Химические способы борьбы, — цитировалось у Фимы, — грешат недооценкой почти безграничных возможностей живой материи».

Слово «безграничных» было подчеркнуто волнистой линией.

Дальше шла цитата из Дарвина, восхищавшегося разнообразием инстинктов и умственных способностей муравьев, весь мозг которых не превышает четверти маленькой булавочной головки.

«Силу насекомых нельзя недооценивать!»

— шла надпись через всю следующую страницу. И —

«Если бы удалось создать устройство, могущее воспроизвести все действия, на какие способен самый крохотный муравей, то разместить его можно было бы в сооружении большем, чем величайшее здание мира — Нью-Йоркский Эмпайр стейтс билдинг».

Шли данные о том, что поля гибнут без насекомых, и сады гибнут без насекомых, и леса гибнут без насекомых.

Людвиг Иванович даже запутался: от насекомых или без насекомых гибнут поля? Но дальше была опять подчеркнутая запись:

«Нужно познавать насекомых. В борьбе с вредными насекомыми нам должны помочь другие насекомые же!»

И еще, и еще записи — о невероятнейших веществах, которые умеют вырабатывать насекомые, веществах, которые управляют ростом растений, веществах, которые лечат страшнейшие болезни.

Все это было, конечно, очень интересно, однако пока ни на шаг не приближало к разгадке того, куда и как исчез мальчик.

Но вот две записи, остановившие внимание Людвига Ивановича:

«Феромоны — вот главное, что надо искать и исследовать».

И вторая:

«ФФ-10 — это будет мой пароль, т. е. Фимкин феромон».

«ФФ-10» — лишь цифрой отличалось от надписи на второй коробке. Нужно было немедленно узнать, что это такое. Была ночь, но Людвиг Иванович не имел права медлить. Нюня, уже дремавшая у стола, хотела было тоже идти, но Людвиг Иванович остановил ее:

— Охраняй тут Фимины вещи. Я быстро. Я только позвоню.

Ольга Сергеевна сидела во второй комнате. Ее он тоже попросил никого не пускать в Фимину комнату.

Улица была пустынна. Асфальт уже просох. Свежим и душистым был воздух. К счастью, ближайший телефон-автомат работал.

— Дорогой профессор, — сказал Людвиг Иванович, когда дозвонился, извините, что так поздно беспокою. Вам знакомо такое слово — феромон? По буквам? Пожалуйста! Факт, ересь, рецидивист, обыск, милиция, обыск, наследство.

— Феромон? Фолликул, евгеника, рецессивность, обмен, моногамия, обмен, нистагм?

— Профессор, а нельзя буквы, то есть слова, попроще?

— Э, пожалуйста! Фугаска, едкость, рана, отрава, малярия, обморок, наркоз!

Людвиг Иванович даже содрогнулся.

— Фух! — сказал он. — Да, феромон, действительно. Так что же это такое?

— Это, уважаемый Людвиг Иванович, вещество. Определенное химическое вещество, выделяемое насекомыми, живущими семьей, обществом — муравьями, пчелами, например.

— И много этих веществ выделяется?

— О, микродозы!

— Благодарю вас, профессор!

В дом Людвиг Иванович возвратился задумчивый. Ольга Сергеевна дремала, Нюня спала.

Людвиг Иванович раскрыл Фимкин дневник на заложенной странице и прочел:

«Они говорят друг с другом не словами, а запахами и вкусом. У них есть органы химического чувства».

Дальше шло описание каких-то опытов и краткие результаты:

«Они любят мясо и мед. Но отравленной приманки не трогают».

«Муравьиная кислота, купленная в аптеке, для них недостаточна».

«Алоэ их отпугивает так же, как запах гвоздики».

А тревога между тем в душе у Людвига Ивановича нарастала. Нет, Фимка не вор. Но тогда еще непонятнее — где же он? Мальчик исчез часов в двенадцать дня, и вот уже ночь, а его все нет. Людвига Ивановича так и подмывало бросить вдумчивое чтение и куда-то бежать, что-то делать. Но ведь Фимка, перед тем как исчезнуть, спрятал этот дневник вместе с малопонятными вещами в тайник на старой груше, и хотя все, что до сих пор прочел Людвиг Иванович, казалось, не имело никакого отношения к исчезновению Фимки, дядя Люда был следователем и не имел права ни торопиться, ни оставлять что-то невыясненным. И он хотел уже снова углубиться в чтение, но сначала решил еще раз посмотреть на содержимое коробков.

Нюня проснулась от того, что Людвиг Иванович тряс ее за плечо:

— Нюня, ты брала таблетку из этого коробка?

Она увидела перед собой коробок с десятью восклицательными знаками, увидела в коробке вместо четырех три таблетки, сразу все вспомнила и окончательно проснулась.

— Я знаю! — крикнула она. — Это, наверное, бабушка Тихая стащила!

— Оля! — выбежал в соседнюю комнату Людвиг Иванович. — Проснись! Здесь была Тихая?

— Она приходила с какой-то фляжкой, спрашивала чай… Какой может быть чай посреди ночи?! Люда, что случилось?!

Но Людвиг Иванович уже был в коридоре, стучал изо всех сил в комнату бабушки Тихой. На стук никто не откликнулся. Людвиг Иванович толкнул дверь она заскрипела, раскрылась. В комнате никого не было.

— Это невероятно! — сказала за спиной Людвига Ивановича Бабоныко. На ней был какой-то старинный блестящий халат с широкими рукавами и огромным бантом на спине. — Этого не может быть! Тихая всегда закрывает дверь на замок, даже если выходит во двор. Ее убили! Ее выкрали!

— Спокойно! — сказал Людвиг Иванович. — Без паники! Идите спать, Матильда Васильевна.

— Ну уж дудки! — сказала вдруг совсем непохоже на себя Матильда Васильевна. — Пардонэ муа, но я больше ни на шаг не отойду от Анюни. У вас выкрадут ее из-под носа, а вы и не заметите.

Она первая прошла в Фимину комнату и демонстративно уселась сбоку от стола.

Людвиг Иванович потер лоб, подвинул ближе к себе коробки и снова раскрыл дневник. Но тут его ждал новый удар — с сорок седьмой страницы дневник оказался зашифрованным.

«Ф тнчоя ивзиза, — было написано в нем, — хюотдчнпдиф с униюбунш».

В другое время Людвиг Иванович отправил бы это специалисту-дешифровальщику. Но шифр означал, что он добрался до чего-то самого главного! И ведь это не было так трудно, как, скажем, анаграмма Галилея