Такого не может быть! Но я видела собственным носом!»

А еще Мутичка все тянула Нюню к тому месту, где у загородки в собачьей конуре жило животное, похожее на медведя, с головой, вытянутой в длинный нос. Муравьед оказался в совершенной истерике. «Так не бывает! — кричал он. — Это не по правилам! Это наглость! Я буду жаловаться! У меня тоже есть свои враги! Я могу обороняться, но что было бы, если бы заяц вдруг напал на волка или трава стала пожирать корову! Если так будет продолжаться, я попросту… отказываюсь быть муравьедом!».

Да, Нюня с Мутичкой обежали весь зоопарк и, кроме истерических и возмущенных воплей, ничего не слышали, но, наверное, но какие-то мысли наводили эти вопли, если Нюня все больше хмурилась, а Мутичка притихла у нее на руках. Только один вопрос и задала Нюня Мутичке:

— Этот… муравьед… сам видел чудище?

— Видел носом, — отвечала Мутичка.

Людвиг Иванович, милиционер, зооветеринар, зоолог, корреспонденты газеты «Любимый город», Нюня с Мутичкой и еще человек пять двинулись по странным следам, которые вели от помоста слонихи Меланьи. Была влажная ночь, и следы отпечатались четко.

Вышли в поле позади зоопарка, здесь пошли медленнее.

— Есть! — крикнул первым Людвиг Иванович.

На краю картофельного поля лежала слониха Меланья.

— Мертва! Убита! — раздались крики, но, когда зооветеринар полез через ее ноги, чтобы выслушать сердце, слониха зашевелилась.

— Приходит в себя! Она в обмороке! У нее нервное потрясение! — раздались новые крики.

В другое время Нюня обязательно осталась бы посмотреть, как будут приводить в сознание и лечить от нервного расстройства слониху, но сейчас она поспешила за Людвигом Ивановичем, который с большей частью группы двинулся дальше по следам на пустырь, где ничто не росло, кроме бурьяна, на тот самый пустырь, который отделял дома Зоологической улицы от зоопарка.

— Удивительно, — бормотал Людвиг Иванович, — оно утащило слониху, а прошло по бурьяну, почти не смяв его.

Нюня все яснее видела, что они приближаются к их собственному дому, и глаза ее открывались все шире и все испуганнее.

— Вот оно! — заметила она первая.

— Назад! — крикнул Людвиг Иванович.

Но он зря испугался за Нюню — чудовище было мертво.

Не такое уж большое — ростом с высокого человека, лежало оно, подвернув лапы.

— Ох, у него передние лапы от носа растут! — ахнула испуганно Нюня.

— Это не лапы, — сказал задумчиво научный работник, — лапы вот они, отходят от груди.

Верхние конечности чудовища походили на человечьи — даже сложены были, как у человека, и плечи можно было различить. Еще две пары ног отходили от талии.

— Вместо зада — мешок, — сказала Нюня.

— Это брюхо, — поправил ее рассеянно научный работник.

— На голове шлем.

— Не шлем, а глаза.

— Это животное? — спросил неуверенно Людвиг Иванович.

— Да.

— Ой, я же знаю! — крикнула вдруг Нюня, все оглянулись и посмотрели на нее, но она опустила голову и пожала плечами. Тогда все перевели взгляды на зоолога. Но тот тоже пожимал плечами:

— Это… я не знаю, что это такое… Может быть, ожившее ископаемое… какой-нибудь… мурозавр, что ли…

— Когда и от чего наступила смерть? — спросил Людвиг Иванович.

— Час назад… может быть, от слабости, а может… от одиночества…

— Ничего себе слабость — тащить слониху! — сказал корреспондент, обходя вокруг чудовища и фотографируя его при вспышке.

Людвиг Иванович повернулся к подошедшему милиционеру:

— Вы проследили, откуда начинаются следы?

— От стены зоопарка. До этого их нет.

— То есть как — нет? Что оно, с воздуха, что ли, спустилось?

Корреспондент, закончив фотографировать, сказал:

— Да, не хотел бы я встретиться с ним с глазу на глаз.

И тогда Людвиг Иванович почувствовал, что его кто-то дергает за рукав, и услышал прерывистый Нюнин голос:

— Людвиг Иванович! Дядя Люда! Пойдемте, я вам покажу…

Была ночь, влажная ночь, и все-таки Нюня и дядя Люда залезли на скользкую грушу, которая росла во дворе, а когда Людвиг Иванович слез с дерева, в руках у него был небольшой сверток в полиэтиленовом мешочке. Вместе с Нюней прошел Людвиг Иванович в комнату Фимы и разложил содержимое мешочка. Здесь были толстая тетрадь с надписью «Дневник исследователя» и четыре аптекарских коробка — каждый тоже в полиэтилене. На одном коробке было нарисовано десять восклицательных знаков, и находилось в нем четыре шарика, похожих на витамины. Во втором коробке, самом большом — на нем было жирно написано «ФФ-101», лежали вплотную три пузырька. Людвиг Иванович понюхал — пахло кислым. Третий коробок был прорван, и в нем ничего не было. Между тем на коробке были нарисованы череп, две перекрещенные кости и знак бесконечности. В четвертом коробке — на этом коробке тоже был знак бесконечности — лежало какое-то насекомое, большущее, сантиметров десять в длину. Когда Людвиг Иванович вгляделся в это насекомое, он даже вздрогнул: как две капли воды оно было похоже на то самое чудище, которое неизвестно откуда появилось у стен зоопарка, затем похитило слониху Меланью и, протащив ее добрых полкилометра, бросило, двинулось к Зоологической улице и в нескольких шагах от Фиминого двора сдохло неизвестно от чего. Было над чем задуматься.

Людвиг Иванович снова посмотрел на насекомое в Фимином коробке. Расширенными глазами Нюня смотрела туда же.

— Нюня, ты поэтому закричала «ой, я же знаю!» там, на пустыре?

— Да, я подумала: может, это Фима сделал… Я подумала: если оно слониху утащило…

— Успокойся, детка, Фиму оно все равно не могло бы вытащить в форточку… Значит, он, выходя сегодня утром во двор, спрятал все это на груше. И ты в самом деле не знаешь, где Фима?

— Не знаю.

— И не знаешь, как он исчез?

— Честное ок… честное слово, не знаю.

Что ж, ясно было одно: Фима хотел, Фима готовился исчезнуть, иначе бы он не спрятал самые дорогие для него вещи, которые раньше хранились в сундучке, на дерево, в дупло.

Что же с ним произошло? Ответ мог быть только в «Дневнике исследователя».

— Аню-ня! — раздался голос Бабоныко от дверей. — Девочка, пора наконец спать!

— Скажите ей! Пожалуйста! — умоляюще зашептала Нюня.

— Матильда Васильевна, если можно, разрешите ей еще немножко побыть со мной.

— Ну, я буду наведываться! — сказала Бабоныко кокетливым голосом и исчезла.

Вместо нее в дверях появилась Тихая. Она обежала все быстрыми глазками и задрожала носом, внюхиваясь.

— Ето чего… конхветы? — спросила она, уставившись на стол.

— Только ее не пускайте! — прошептала Нюня, и Людвиг Иванович сказал: