раньше времени.

— Приятно, что ты обо мне заботишься.

Коннор направляется к двери, но Роланд загораживает ему путь.

Впервые в жизни Коннор замечает, что, не­смотря на то что телосложение у них разное, ростом он Роланду не уступает, хотя ему всегда казалось, что здоровяк нависает над ним, как гора. Роланд, как ему кажется, снова прячет в рукаве какое-то оружие, но отступать некуда, нужно как-то пройти мимо него.

— Если у тебя ко мне дело, говори, — обраща­ется к нему Коннор. — Если нет, дай пройти, я иду обедать.

На лице Роланда выражается такая злоба, что все соседи Коннора, вся спальня, навер­ное, испугались бы, если бы не ушли.

— У меня было много возможностей убить те­бя. Жаль, что я этого не сделал, глядишь, не си­дел бы здесь.

— Вообще-то это ты сдал нас в больнице, — на­поминает ему Коннор. — Если бы ты этого не сделал, нас бы здесь не было. Вернулись бы на Кладбище и были бы в безопасности!

— Да на какое еще Кладбище? Там же ничего не осталось. Ты запер меня в этой чертовой клетке, а они все там уничтожили! Ты им по­зволил это сделать, а мог бы остановить! Я бы их остановил, но ты мне не дал!

— Если бы ты там был, они бы нашли спо­соб добраться до Адмирала. Ты бы сам его и убил. Черт, да ты бы и его помощников убил, если бы они не были к тому времени уже мертвы!

По зловещему молчанию, которым встреча­ет это заявление Роланд, Коннор понимает, что зашел слишком далеко.

— Что ж, если я всех убиваю, надо заняться любимым делом и не терять зря время, — гово­рит Роланд, замахиваясь.

Коннор поднимает руку, чтобы блокиро­вать удар, потом еще один, но вскоре он уже не просто защищается: драться приходится все­рьез. Коннор, подобно противнику, поддается обуявшему его гневу. В душе просыпается зна­комое звериное чувство, его собственный вну­тренний убийца. Оба восполняют то, чего им не хватало еще с тех времен, когда они сидели в ангаре. Это та самая драка, которая не произошла, когда Роланд зажал Рису в туалете. Они бьются не на жизнь, а на смерть, утоляя ненависть, горевшую в сердцах обоих с давних времен.

Противники не жалеют друг друга, стара­ются при каждой удобной возможности уда­рить врага об стену или спинку кровати. Кон­нор понимает, что такой драки в его жизни еще не было, и хотя Роланд не вооружен, ему это и не нужно, потому что он силен, как мед­ведь.

Коннор защищается, как может, но силы постепенно покидают его, и Роланд начинает одолевать. Схватив его за горло, он вновь и вновь бьет его об стену.

— Ты меня называешь убийцей, но из нас дво­их преступник здесь ты! — кричит Роланд. — Я не брал заложников! Я не стрелял в поли­цейских. И я никогда никого не убивал! До этого дня!

Он сжимает пальцы, окончательно лишая Коннора возможности дышать. Отбиваться становится все труднее, потому что мускулам не хватает кислорода. Грудь лихорадочно взды­мается, он силится сделать вдох, а зрение тем временем постепенно меркнет, и сквозь пеле­ну, заволакивающую глаза, он уже почти не раз­личает даже искаженное гримасой ярости ли­цо Роланда. «Что бы ты выбрал: умереть или отправиться на разборку?» Теперь он знает от­вет. Может, он все время именно этого и хотел. Может, поэтому и дразнил Роланда, пришедше­го, чтобы разобраться с ним. Потому что лучше умереть от руки врага, чем дать себя расчле­нить бездушной руке хирурга.

В глазах Коннора лихорадочно пляшут ис­кры, тьма подступает все ближе, и наконец он теряет сознание.

Но лишь на долю секунды.

Потому что в тот момент, когда он, падая, касается головой пола, способность осозна­вать себя и окружающий мир снова возвраща­ется. Зрение проясняется, и он видит стояще­го над ним Роланда. Он просто стоит, ничего больше не делая. К удивлению Коннора, он да­же видит в глазах верзилы слезы, которые тот старательно старается спрятать, делая свире­пую физиономию. Но все равно видно, что он плачет. Роланд смотрит на свою руку — ту са­мую, которой он только что чуть было не ли­шил Коннора жизни. Оказалось, что он не в со­стоянии это сделать, и удивлен этим не мень­ше, чем Коннор.

— Считай, тебе повезло, — бросает он, уходя, и исчезает, не произнеся больше ни единого слова.

Непонятно, что он при этом испытывает: разочарование или облегчение от того, что он оказался неспособным на убийство. Похоже, и то, и другое.

«Ангелы», живущие в лагере «Хэппи Джек», по­хожи на пассажиров первого класса с небезыз­ вестного «Титаника». В предназначенном для них отдельном коттедже стоит обтянутая бар­хатом мебель, есть бассейн и даже свой киноте­атр, да и кормят их куда лучше, чем остальных. Да, финал их существования здесь так же печа­лен, как и у «трудных», но они, по крайней ме­ре, имеют возможность «уйти красиво».

Обед только что закончился, и, кроме Льва, в гимнастическом зале никого нет. Он стоит на беговой дорожке, но лента не движет­ся, так как аппарат выключен. Ноги мальчика обуты в кроссовки для занятий бегом на тол­стой подошве, а под ними еще две пары носков для дополнительного комфорта. Впрочем, со­ стояние ног в этот момент интересует Льва меньше всего — он внимательно смотрит на ру­ки. Просто стоит и разглядывает ладони, изу­чая многообразие линий. Никогда раньше он не изучал их с таким неподдельным интере­сом. Кажется, одна из них называется линией жизни? Интересно, как она выглядит? Навер­но, на конце она должна разветвляться, как крона дерева? Лев переводит взгляд на кончи­ки пальцев, изучая прихотливый узор. Как, должно быть, трудно приходится полицей­ским, когда приходится иметь дело с преступ­ником, оставившим отпечатки пальцев, при­надлежавших некогда бедняге, отправленному на разборку. Какой смысл сличать их, если они могут быть чьими угодно?

Никто никогда не оставит его отпечатков, это Льву известно досконально.

Для «ангелов», как и для других детей, адми­нистрация лагеря приготовила сотни занятий, но, в отличие от «трудных», никто насильно принимать в них участие не заставляет. Подго­товка к жертвоприношению занимает месяц и состоит из чередующихся тестов на уровень интеллекта и физической подготовки, так что основную работу над собой «ангелы» проводят дома, до поступления в лагерь. Лев оказался не в том лагере, в который когда-то определили его родители, но он был и остается одним из «ангелов», этого статуса его невозможно ли­шить по закону.

Живущие в лагере «ангелы» в это время дня обычно собираются в комнате отдыха или отправляются молиться в одной из специали­зированных групп. В лагере есть священнослу­жители всех вероисповеданий — протестант­ские священники, католические, раввины и клирики, так как обряд возвращения к Богу столь же почетен и традиционен, как и сама религия.

Лев ходит на молебны согласно расписа­нию, и на занятиях по Закону Божьему произ­носит вполне разумные и осмысленные речи, но лишь для отвода глаз, чтобы не вызывать по­дозрений. Он не возражает против насаждае­мой в лагере практики перелицовывать биб­лейские тексты, адаптируя их к нуждам разбор­ки. Это делается для того, чтобы те, кого вскорости должны разделать, как коров, дума­ли, что и они, и сам Господь должны существо­вать не в виде единого целого, а разделенными на фрагменты.

«Моему дяде пересадили сердце, взятое от жертвенного ребенка, и теперь люди говорят, что он может творить чудеса».

«Я знаю женщину, которой пересадили ухо, и она слышит плач ребенка на расстоянии квартала. Однажды она услышала, как кричит ребенок, побежала на звук и спасла малютку из огня!»

«Мы — Святое причастие».

«Мы — манна небесная».

Аминь.