– Есть, но он холодный.

– Наплевать, холодный еще лучше.

Пока он наливал себе кофе, Алина рассматривала его.

Он был высокий и худощавый. Длинные ноги, много мышц, короткие темные волосы. Изящная кофейная чашечка из лондонского сервиза выглядела в его руке как-то глупо. Джинсы и водолазка явно тайваньско- китайского производства. Курточка тоже так себе. Пистолет он, наверное, возит в машине. Под водолазкой – Алина обвела взглядом все доступное ей водолазочное пространство – никакого пистолета нет. И в джинсах – она опять посмотрела – тоже нет.

– Я вам нравлюсь? – спросил он, глядя в чашку.

Наверное, заметил, как она пыталась проанализировать внутреннее содержание его джинсов.

– Нет, – ответила она с вызовом, – но вы меня интересуете.

– Я польщен, – сказал он.

Он не мог сказать «я польщен», тот капитан Никоненко, который был ей так хорошо понятен и не слишком симпатичен. Она вдруг подумала, что вся его повадка недалекого сыщика – часть профессиональной игры, и играет он хорошо, виртуозно играет, и она верит, что он именно такой, каким хочет казаться, – простоватый, упрямый, настырный милицейский капитан.

– У нее плохие отношения с матерью?

Алина так увлеклась изучением капитана Никоненко, что даже не сразу поняла, о чем он ее спрашивает.

– У кого?

– У вашей подруги.

– У Мани? – переспросила она. – У Мани… вообще нет матери.

– Как нет? – Это опять был туповатый милиционер, а вовсе не тот, кто секунду назад сказал светским тоном «я польщен». Этот милиционер таких слов не знал.

– Ну не в прямом смысле нет! Господи, что вы на меня так смотрите, я же пытаюсь вам объяснить! – Она сказала это именно милиционеру, а не тому, другому, – милиционер смотрел с простоватым любопытством. – У них…

– Плохие отношения? – услужливо подсказал капитан.

– Да нет у них никаких отношений, ни плохих, ни хороших!.. Нет и не было никогда. Это давняя история, и я ее толком не знаю. По-моему, Манин отец привез ее мамашу из какого-то стройотряда. Из-под Тамбова, что ли. Жила она там в каком-то селе, и все у нее было хорошо, и жених был, тракторист или кто… Потом с женихом они почему-то поссорились, а тут подвернулся Манин папаша и увез ее в столицу.

Алина поднялась из-за серо-черного стола, переступила через капитанские ноги, и потрясла кофейник. На дне болтался глоток кофейной гущи, а кофе не было.

– Вера, еще кофе сделайте, пожалуйста.

– Одну минуту, Алина Аркадьевна.

– Батюшки-светы, – воскликнул «Анискин» с неуместным энтузиазмом, – как они вас слушаются-то! Вы что, – и он сделал испуганное лицо, – такая суровая начальница?

Она не удостоила его ответом.

– Вы не договорили, Алина Аркадьевна. Что там стряслось с папашей, который увез мамашу из благословенного Тамбова?

– Не знаю, – сказала она и дернула плечом. – Конечно, через два года он ее бросил, без копейки денег и с ребенком. То есть с Маней. И больше никогда не объявлялся. Матери Маня была нужна еще меньше, чем отцу, но деть ее было некуда. Вот и вся история.

– В Тамбов она не вернулась?

– Нет. Она устроилась на работу, куда-то в Метрострой, что ли. Они даже квартиру получили. Это я уже помню. Жили трудно, плохо, и во всем всегда была виновата Маня. Из-за нее нельзя было вернуться в Тамбов, там матери-одиночки были непопулярны, знаете ли. Из-за нее замуж не брали. На нее деньги уходили, силы, молодость. Когда мы познакомились, она стала жить у нас.

– Как у вас?

– Так. Мои родители ее жалели и любили. Они всех жалеют и любят. Она приходила из школы к нам домой. Если меня еще не было, она на лавочке у подъезда сидела, ждала. Мама нам всегда оставляла обед, как будто у нее и в самом деле двое детей – две тарелки, две вилки, два яблока, два пирога. Мы ели, делали уроки, а вечером папа Маню отвозил домой. Ее мать вначале скандалила, кричала, что ее дочь не будет приживалкой по чужим людям жить, несколько раз ее запирала, порола даже. В мою школу ходила, – добавила Алина с ожесточением, – просила повлиять. Но моего отца там все до смерти боялись и влиять на меня не стали. Мане было лет восемнадцать, когда ее разыскала бабушка, мать ее отца. Она уже была совсем больна, и ей тоже Маня была не нужна, но она завещала ей квартиру. Маня уехала от матери в тот же день, когда узнала про квартиру. Про Федора она сразу сказала мне, матери боялась. Я ее уговорила не делать аборт. Я была уверена, что мы справимся. И мы справились.

Секретарша, неслышно ступая по серому ковру, внесла точно такой же поднос, как тот, что стоял перед капитаном. На нем был точно такой же кофейник, точно такие же чашки, точно такая же сахарница и такие же бумажные кружевца с пирожными – только все свежее, сияющее, исходящее кофейным духом. Новый поднос секретарша поставила на стол, а старый забрала.

Никоненко смотрел во все глаза.

– Налейте мне, пожалуйста. – Она не попросила, а приказала, как будто он тоже был ее секретаршей. – Да что же это Федор не едет, в самом деле!..