полились слезы – много.

– Хватит, – приказал врач, и стало понятно, что никакой милицейский тон больше не поможет, – на сегодня достаточно.

– Вашему сыну ничего не угрожало, – быстро сказал Никоненко. – Послушайте меня. Он бежал в противоположную сторону. Тот, кто стрелял, не мог его задеть. – Он врал, но это не имело значения. – Подумайте сами. Он бежал из-под выстрела, а не на него. Понимаете?

Ему было важно, чтобы она поняла, потому что именно эта мысль не давала ей покоя. Мысль, что ее сын мог погибнуть.

– Маша, я приду к вам завтра. Вы отдохнете, и мы еще поговорим. Хорошо?

Она не ответила, не кивнула, но Игорю показалось, что взгляд у нее стал менее безумный.

Врач вышел следом за ним.

– Вы про завтра серьезно сказали? – спросил он недовольно. – Мне не хотелось бы после каждого вашего посещения колоть ей транквилизаторы.

– Ей не понадобятся больше никакие транквилизаторы. Просто она все время думала, что с ее ребенком чуть было не случилась беда. Если я ее переубедил, ей полегчает.

Врач недоверчиво фыркнул.

– В реанимации вообще посторонним не место, – зачем-то сказал он, – а к ней народ валом валит, как на демонстрацию! И мы пускаем.

– Кого вы к ней пускаете?

– Вас пускаем, – ответил врач любезно, – Потапов лично приезжал, его пустили.

Этого Никоненко не ожидал.

– Когда приезжал Потапов?

Врач пожал плечами:

– Вчера. Вечером, по-моему. Точно не знаю. Смена была не моя. А сегодня у нас только и разговоров о том, что к нашей больной из высоких правительственных кругов делегации ходят. Раз он министр, значит, ему все можно – в реанимацию можно, куда угодно можно!..

Ну и дела, подумал Никоненко быстро. Зачем приезжал Потапов? Что ему могло быть нужно? Чувствовал вину? Ничто человеческое нам не чуждо?

– Вон, – сказал врач неприязненно, – следующим номером нашей программы еще одна делегация. Этих ни за что не пущу!..

Под дверью реанимации все на той же дерматиновой кушеточке сидели сын Федор и очковая змея Алина Латынина.

– Здравствуйте! – выпалил Федор громко и вытаращил на капитана шоколадные глазищи. – Вы видели маму, да?

Он говорил и таращил глаза совершенно так же, как его мать.

– Видел, – в присутствии очковой змеи капитан не мог оставаться в кургузом халатике и поэтому поспешно выбрался из него, – я даже с ней разговаривал. Она про тебя спрашивала. Халат куда деть?

– Давайте сюда, – сказал врач с подчеркнутой иронией. Манипуляции капитана в присутствии вновь прибывшей дамы не прошли незамеченными. Впрочем, дама на капитана даже не взглянула.

– Можно нам увидеть… Марию Суркову? – Алина смотрела только на врача и даже Федора взяла за руку, как бы демонстрируя капитану свои исключительные права на него.

– Нет, – сказал врач злорадно, – нельзя! Я вот даже товарищу из милиции только что сказал, что к ней нельзя! Ну, уголовному розыску мы указывать не можем, а вас я не пущу!..

– Ну тогда хоть Федора! Пожалуйста. Маруся увидит его и в сто раз быстрее поправится!

– Да что это вообще за разговоры? Для вас что – не существует больничных правил?!

Пока они препирались, Никоненко рассматривал Алину.

Сегодня она была в черных брючках и свитере трудноопределимого глубокого болотного цвета. Распахнутая широкополая тужурка изнутри была подбита норкой. В лакированном боку сумки отражался свет больничных ламп. Может, она выспалась, а может, как-то специально… улучшилась, но глаза казались загадочнее и больше, губы вкуснее, а щеки нежнее.

Неприятная, настырная, самоуверенная баба.

– А ты чего не в школе? – спросил капитан у Федора. – Прогуливаешь?

– Прогуливаю, – согласился тот. – Алина сказала, что мы вполне можем и прогулять. Она сказала, что ей все равно в офис надо, а меня в школу вести некому. От ее дома до моей школы далеко. Я отличник и могу сколько угодно прогуливать.

– Будешь прогуливать, станешь двоечником, – сообщил капитан, прислушиваясь к шуму баталии: Алина атаковала, но и врач не зевал. – Вот я, например, все время прогуливал.

– И стали двоечником? – заинтересовался Федор.

– Стал, – признался Никоненко.

– А вы меня еще будете допрашивать?

– Это Алина сказала, что я тебя допрашивал?