Узнать, с кем из одноклассников она встречается регулярно. Узнать, не связана ли она как-то с «самим Потаповым». Узнать, что связывает ее и подругу – очковую змею. Узнать, кто отец ребенка.
Игорь сунул в холодильник молоко. Оставшийся кусок сыра был маленький и какой-то невразумительный. Отдать, что ли, Бурану?.. Пес слизнул сыр с его ладони, посмотрел признательно и потрусил в ванную, греться у АГВ. Через три минуты ему станет жарко, и, шумно вздыхая, он потащится к двери – проветриваться.
Почему активистка Тамара не раздала записки? Она не могла о них забыть. Такие, как Тамара, не могут забыть о чем-то, если на этом написано:
Прикоснуться они хотят, черт их возьми!
Зачем Потапов написал записку Дине Больц? Не устоял? Вспомнил прошлое? Просто резвился? Что значит «Посмотри повнимательнее, это важно»? Куда она должна смотреть и почему это важно? Для кого важно? Для самого Потапова? Для Дины?
Кому адресована вторая записка с инициалами «Д. Л.»? Дине Больц – Лесковой? Дмитрию Лазаренко? Или никому не известной Дарье Лебедевой, которую Никоненко нашел в списке приглашенных?
Вся его интуиция, если только она у него есть, говорит о том, что никому не известная Дарья Лебедева тут совсем ни при чем.
От свитера несло вчерашним табачищем, и он решил надеть водолазку. Авось не замерзнет. А замерзнет, в куртке посидит.
Навстречу ему попался Буран, который, вздыхая, шел охлаждаться.
– Да пропусти ты меня! – сказал ему Игорь и пихнул его в бок. Пихать Бурана в бок было равносильно попытке сдвинуть с места стог сена – пес и ухом не повел.
Собираясь, Игорь метался по дому. Старые полы скрипели жалобно, в шкафу дрожала посуда, пружина в часах отзывалась стариковским хриплым звуком. Игорь Никоненко прожил в этом доме всю свою жизнь и был рад, что дом теперь – его. Он разговаривал с ним, просил потерпеть с ремонтом крыльца до очередных выходных, а с новой плитой – до очередных денег, и дом слушал его, понимал, прощал…
Он налил похлебки в миску, вернее, в небольшой тазик, и скомандовал Бурану:
– Завтрак!
Буран вскочил на ноги, чуть не поддав тазик башкой, застучал по двери хвостом – хотел скорее завтракать. Игорь проводил его до будки, поставил миску на скамеечку, с которой пес ел, и запер дверь.
– Остаешься за старшего! – сказал он громко чавкающему Бурану.
Он знал, что, как только машина тронется, Буран бросит свою похлебку и непременно выскочит к воротам провожать его.
Машина тронулась, пес выскочил, и Игорь посигналил ему на прощанье. Буран гавкнул один раз – солидно, как из бочки. В зеркале заднего вида Никоненко видел его хвост, потрусивший между грязными осевшими сугробами.
Первым делом он позвонит в Склиф. Потом повстречается со свидетелями. Полковник может быть доволен – водку капитан Никоненко на ночь не пил, порнуху тоже не смотрел. Правда, ничего умного капитан тоже не надумал, потому как заснул, едва коснувшись подушки, но зато выспался, а выспавшемуся думать легче.
Кто и зачем пришел на школьный бал с коричневой хозяйственной сумкой, из которой свисали перья жухлого зеленого лука?..
К обеду небо набрякло и налилось чернотой, как синяк под глазом драчуна-пятиклассника.
Зонт у капитана Никоненко сломался еще прошлой весной, когда к нему на станции в Сафонове пристала какая-то шпана. Шпана, понятное дело, не знала, что он – капитан и нормативы по борьбе сдает регулярно и успешно. Одному он своротил челюсть, второму основательно повредил колено, а третьему дал зонтом по чугунной бритой башке. Башка осталась цела – до некоторой степени, – а зонт сломался. Купить новый все было недосуг, да и денег жалко…
По телефону он договорился с врачом, что его пустят к потерпевшей всего на несколько минут, поэтому он тщательно записал все свои вопросы и вообще к беседе подготовился.
Врач сказал, что она молодец и поправляется быстро, но все же говорить долго не может. Лучше бы, конечно, совсем не говорить, но на этом месте Никоненко врача прервал и капитанским голосом сказал резко, что если уголовный розыск считает нужным допросить потерпевшую именно сейчас, значит, у уголовного розыска в этом – прямой резон. Врач помолчал немного, переваривая милицейский тон, а потом сказал – приезжайте после двенадцати.
Под ледяным крупнокалиберным дождем капитан добежал до больничного подъезда и отряхнулся, как Буран после утренней прогулки.
– Халат придется надеть, – сообщил врач с осторожным злорадством, – без халата в реанимацию нельзя.
Никоненко натянул халат, оказавшийся, ясное дело, слишком коротким и узким, и моментально почувствовал себя то ли подавальщиком мяса в гастрономе, то ли лаборантом на ветеринарной станции, что давало врачу явные преимущества, потому как сам он – в зеленой хирургической робе, узкой шапочке и маске, болтавшейся на шее, – напоминал персонаж известного сериала.
Потерпевшая Мария Суркова лежала высоко и, с точки зрения капитана Никоненко, очень неудобно. Голова находилась выше ног, руки, выпростанные из-под солдатского одеяла, были худы как спички, какие- то иголки торчали из желтой кожи, и по виниловым шлангам текло что-то отвратительное. Никоненко показалось, что это выкачивают последние соки из слабого безвольного тельца и скоро выкачают совсем.
Что у него за работа такая – допрашивать полумертвых женщин!..
