Он посопел носом – врач все не уходил, и сестра возилась с какими-то своими инквизиторскими штучками, шуршала в углу. Очевидно, они и не собирались уходить. Любопытство, что ли, их разбирало?..
– Здравствуйте, – сказал Никоненко несколько грубее, чем следовало бы, – вы меня слышите?
Глаза распахнулись моментально, как у куклы. Глаза были карие, страдающие и странно живые по сравнению с неподвижным желтым лицом.
– Я капитан Никоненко из уголовного розыска, – продолжил он быстро, – мне нужно задать вам несколько вопросов.
Она продолжала смотреть так напряженно, что у капитана от ее взгляда зачесался лоб.
– Вы меня понимаете?
– Она все понимает, – вмешался врач, – у нее ранение, а не слабоумие.
Никоненко на него даже не взглянул.
– Мне нужно с вами поговорить. Вы можете говорить со мной?
Молчание.
– Вы слышите меня?
– Слышу, – вдруг произнесла она отчетливо и довольно громко. – С Федором все в порядке?
С каким Федором? Он ничего не знает ни про какого Федора!
А, с Федором!..
– Все в порядке, – уверил он, хотя понятия не имел, в порядке ее сын или нет. – Я должен поговорить с вами про школьный вечер. Помните вечер?
Она моментально утратила к нему всякий интерес, и как будто даже плечи у нее опустились.
– Мария, кого вы видели, когда шли по двору? Вспомните, пожалуйста! Кто-нибудь шел вам навстречу?
– Не знаю, – сказала она громко, – никто не шел. Там… Сидорин курил. Я его видела.
– Где? Где он курил? Далеко от вас, близко?
– У самых ворот.
– А что он курил?
Она молчала.
– Вы хорошо его видели? У вас вообще хорошее зрение?
Больные неподвижные глаза опять уставились на него.
– Я видела хорошо. У него светлая куртка. Я поскользнулась на крыльце и ухватилась за него. Я опоздала, потому что Алина делала мне прическу.
Алина?! Алина делала ей прическу?! Эта рыба-угорь, очковая змея, у которой даже голос меняется в зависимости от того, с кем она разговаривает – с министром Потаповым или с капитаном Никоненко?!!
– Когда вы выходили из школы, кто шел впереди вас?
– Димочка, – выговорила она, – Лазаренко. Дина. Женя Первушин. И из параллельного класса кто-то. Не помню. Много.
– Тамару Селезневу вы не видели?
– Я не знаю никакой Тамары Селезневой.
Да. Все правильно. Вряд ли она знает Тамару Селезневу.
– Тамару Борину, я хотел сказать.
– Нет.
– А Потапова?
Она помолчала, все так же пристально глядя на капитана. Ему показалось, что кожа у нее на лбу сморщилась и покраснела.
– Потапова я видела только в президиуме. Я хотела к нему подойти, но не решилась. Мне так нужно было к нему подойти!
– Зачем?
Она молчала и только смотрела.
– Маша, зачем вам нужно было к нему подойти?
– Мне было нужно, – и опять молчание.
– Вы видели, как подъехала ваша подруга?
– Нет. Я слышала, как Федор закричал «Мама!», и увидела, как он бежит. И все. – Она вдруг тяжело задышала, так что одеяло ходуном заходило там, где положено быть груди. Врач за плечом Никоненко шевельнулся, как будто сделал движение, чтобы подойти. – Его могли убить. Его могли убить вместо меня. Он совсем маленький. Ему не много нужно.
И она заплакала. Лицо не изменилось, не сморщилось, только из лихорадочно блестящих глаз разом