«Сидорин, Первушин, Лазаренко, Больц, Селезнева, Латынина», – Игорь Никоненко все фамилии выписал аккуратным столбиком. Тетрадный листок в клеточку он прислонил к солонке, чтобы он был прямо у него перед глазами – ему казалось, что так лучше думается.

Последнюю фамилию – Латынина – он приписал просто так, потому что она его раздражала. Никто из опрошенных об Алине не помянул. Очевидно, она так и стояла возле своей машины до выстрела, а потом бросилась на школьный двор. Интересно, за кого она испугалась? За подругу или за ребенка?

В женскую дружбу Игорь Никоненко не верил.

У его матери была подруга Раечка, с которой они вместе ходили в школу. Обе страшно гордились своей дружбой и тем, что они такие давние подруги, «сквозь годы пронесшие светлое и теплое чувство», как говорилось в программе «От всей души». Все Раечкины секреты мать моментально выбалтывала другим, менее заслуженным подругам, они обсуждали Раечкину несчастливую жизнь, мужа-алкоголика, непутевых детей, дуру-невестку и прохвоста-зятя с вдохновением и чистой радостью. Игорь был совершенно уверен, что Раечка так же выбалтывает секреты матери и упивается ее проблемами, как бы убеждая себя в том, что она живет если и не лучше, то по крайней мере не хуже всех, «и у других жизнь вон какая тяжелая». Это ничуть не мешало им нежно любить друг друга, созваниваться, целоваться при встречах и продолжать «делиться» секретами.

Такой дружбы Игорь Никоненко не понимал.

Вряд ли мымра, похожая на очковую змею, вообще способна испытывать какие бы то ни было чувства к кому-либо. Другое дело, если она «жалеет» бедную несчастную затурканную Марию Суркову, мать-одиночку, и время от времени осыпает ее какими-нибудь более или менее бессмысленными благодеяниями. Например, дарит давно вышедшую из моды юбку или туфли с потрескавшимся лаком. Или мультик мальчику покупает. Про Мулана.

Нет, про Мулан. Мулан – это она.

Усмехнувшись, Игорь снял с огня чугунную сковородку, на которой трещала и стреляла огромная яичница, и потащил ее к столу. Чугунная ручка сквозь полотенце обжигала ладонь. Кофе было маловато, а пить по утрам чай он не мог.

Значит, очковая змея от машины не отходила. Мальчик побежал, увидев мать, а змея подругу до последней секунды не видела и увидела только, как та упала. Вряд ли она знает в лицо тех, кто стоял во дворе или выходил из ворот – она не училась в этой школе и не водит дружбу ни с кем, кроме Сурковой. Нужно непременно узнать, как они познакомились и в какой именно школе училась змея. Может, она начинала в этой, а потом ее перевели в какое-нибудь более престижное местечко?

Он с сожалением посмотрел на пустое чугунное дно – яичница кончилась слишком быстро. И кофе у него мало…

Кстати, у нее мотивов как будто больше, чем у других. Что такое бывшие одноклассники? Два или три десятка чужих людей, нисколько друг другу не интересных, а все эти встречи – просто сентиментальные слюни и сопли, воспоминания о прошлом. Даже не воспоминания, а желание воспоминаний. Вряд ли кто-то из них по старой памяти так ненавидит бедную мать-одиночку, что решится стрелять в нее на школьном дворе, а вот любимая подруга вполне могла бы. Интересно, не было ли у них общих мужиков?

Впрочем, все это вилами по воде писано.

Там мог оказаться кто угодно, и никто не заметил бы чужака, там все чужие, да и темно вокруг. И об отношениях Сурковой с одноклассниками он пока ничего не знал.

Все придется проверять.

Проверять, узнавать, выяснять, сопоставлять…

Интересно, поверил полковник в его теорию о том, что стреляли вовсе не в Потапова? А Дятлов с Морозовым?

На крыльце что-то с грохотом упало, покатилось, потом мерно и сильно застучало – кто-то ломился в дом. Игорь поднялся из-за стола и распахнул дверь.

– Заходи быстрее, – велел он, – и не смей на меня отряхиваться!

Буран влетел в дом, покрутил медвежьей башкой, глупо ухмыльнулся, расставил лапы и в ту же секунду бодро обдал Игоря с ног до головы ледяной водой.

– Я же тебя просил!..

Ритуал повторялся изо дня в день с небольшими изменениями. Летом и всегда, когда было сухо и нечего отряхивать, Буран лизал ему физиономию.

– Шляешься черт знает где, а мне потом за тобой полы мыть! – сказал Игорь сердито. – А у меня, между прочим, работа! И я, между прочим, опаздываю!

Буран еще раз встряхнулся и повернулся к хозяину мокрой задницей, демонстрируя полное презрение к таким мелочам жизни, как работа.

– Не смей морду воротить, когда я с тобой разговариваю! Кто вчера на соседский участок метро прорыл?! Кто у ВерИванны всех курей на деревья загнал?!

Буран делал вид, что не понимает, о чем речь, – уши развесил в стороны, вывалил язык и умильно косился на стол, где лежали остатки сыра.

Это было очень непедагогично и вообще вредно для собаки, но Игорь сыр ему скормил.

– Ну и все! И хватит! Сейчас завтракать будешь!

Буран жил в будке, по размеру напоминавшей небольшой коровник, но утром и вечером Игорь непременно запускал его в дом, хотя это тоже было непедагогично и вредно для собаки, и мать очень ругалась, когда обнаруживала на диванной обивке лохмотья Бурановой шерсти. Но приходила она редко, и, как правило, к ее приходу Игорь успевал ликвидировать все следы пребывания Бурана в хозяйских покоях.

Он и вправду опаздывает. Если на въезде в Москву пробка, значит, опоздает как минимум минут на двадцать, это уж совсем ни к чему бы.