– Ты хороший.

Мы держались за руки под столом и ели раковый суп. Благодаря ей я действительно чувствовал себя очень хорошо. Под скатертью она безбоязненно щекотала внутреннюю поверхность моего бедра. Я чувствовал, как нарастает мое возбуждение, – продвигаясь вверх по штанине, она могла обнаружить это. Кончик моего члена находился в сантиметре от ее пальцев, и это расстояние неотвратимо сокращалось. Знала ли она об этом? А что, если она все-таки коснется его? Что она сделает? Выскочит из-за стола с миной отвращения на лице? Я задыхался и был близок к оргазму, и уже собирался извиниться и выйти из-за стола, как вдруг она опустила под стол и вторую руку и прошептала: «Все нормально». Ее голос сводил меня с ума.

Потом стали разносить главное блюдо. На выбор предлагались седло барашка и чилийский морской окунь. Я предпочел баранину. Потом спросил Майю, где находится туалет, встал из-за стола и, засунув руки в карманы, направился к нему. Мне пришлось быть осторожным, чтобы не демонстрировать свои трусы, выглядывающие из-под расстегнутых брюк.

Я подошел к туалету, располагающемуся около мужской раздевалки. Там никого не было. На скамейках лежали начищенные до блеска ботинки, в которых играют в гольф, а на стенах висели фотографии каких-то мужчин в длинных белых брюках, игравших в теннис. Я быстро зашел в одну из старомодных мраморных кабинок, расстегнул брюки и снял трусы. Мне понадобилась бумага, чтобы привести себя в порядок. Дело не в том, что я находился на анально-сексуальной стадии развития, как сказали бы психоаналитики, – просто я был оптимистом. Надеюсь, она опять положит туда руку, и мне не хочется, чтобы ее поджидал там неприятный липкий сюрприз. Интересно, знала ли она, что довела меня до оргазма? Мне было известно слишком мало, чтобы чувствовать себя смущенным. Со мной такого никогда раньше не случалось… Я имею в виду что другой человек в этом участвовал впервые. Интересно, должен ли я сказать ей что-нибудь, или нет?

Я надел брюки. Свои трусы я держал в руке, потому что собирался выбросить их в мусорную корзину, стоящую у раковины, но только приоткрыл дверь кабинки, как услышал, что в туалет кто-то вошел. Этот человек насвистывал песню, которую играл оркестр. Теперь она не казалась мне такой уж слащавой. Я по- прежнему стоял в кабинке, ожидая его ухода. Но он продолжал напевать и, когда дошел до строки «Ты у меня одна», ужасно громко пукнул и сразу же засмеялся, словно восхищаясь своей шуткой. Запах был такой, будто огромное мертвое животное оставили лежать в сломанном холодильнике. Обонятельный инстинкт победил. Я зажал нос руками, и, конечно, мне пришлось понюхать свое перепачканное белье. Это было отвратительно. Я уронил трусы, и они приземлились прямехонько в унитаз. Теперь у меня появилась еще одна проблема. Что мне делать? Вытащить их и выжать – или пусть это делает кто-то еще? Я решил их просто смыть. Но когда вода стала подниматься все выше и выше и дошла до края унитаза, мне стало понятно, что это было серьезной ошибкой.

Потом пердун тоже спустил воду и вышел из туалета. Я готов был пулей вылететь оттуда, но тут опять раздались звуки шагов. Вода стала уже медленно переливаться через край унитаза. Я накрыл его крышкой и попытался скрыться с места аварии. Послышались чьи-то голоса. Это были Маркус и Слим.

– Да успокойся ты. Здесь никого нет. – Слим говорил как пьяный, запинаясь. Видимо, это из-за антидепрессантов.

– Заткнись.

Маркус стал проверять, нет ли кого в кабинках. Он, наверное, решил, что та кабинка, в которой стоял я, закрыта, потому что там сломан унитаз. В общем-то, он был прав. Тогда он затащил Слима в соседнюю кабинку и толкнул его прямо на сиденье. Когда он заговорил, я понял, дело не в том, что они решили покурить марихуаны.

– Ты опять ел эту гадость, – произнес Маркус горячо и настойчиво. Скорее он был огорчен, а не взбешен. Когда он разговаривал со мной, то тоже злился, но теперь его голос звучал по-другому.

– Всего две марки. – Я все еще стоял на унитазе. Решившись посмотреть вниз, я увидел, как Маркус схватил Слима за лацканы его пиджака и начал трясти.

– За каким чертом ты это делаешь? Неужели из-за того, что стыдишься меня? Или того, чем мы занимаемся?

Я решил, что сейчас он его ударит. Но вместо этого он поцеловал Слима. Они, кажется, собирались спутаться прямо здесь. Тогда я переступил через лужу, которая разливалась по полу туалета, тихо приподнял щеколду и на цыпочках побежал обратно в зал.

Я даже и не знал, что обо всем этом думать. Странно только, что я не был шокирован еще больше. Когда я проходил мимо столика вице-президента, то услышал, как он свистит. Мне стало смешно. У всех здесь были свои секреты, а правил, кажется, вообще никаких не было. Я опять подсел к Майе, и она спросила, почему меня так долго не было.

– В этой раздевалке я почерпнул религиозный опыт.

– Ты говоришь как Брюс.

Она произнесла это таким тоном, что мне сразу стало ясно, это не комплимент. Тогда я нашептал ей на ухо, что делал в туалете вице-президент и как мне пришлось смыть свои трусы. Она так смеялась, что опрокинула бокал с вином, а потом поцеловала меня.

– Веру свои слова обратно: на моего брата ты совсем не похож.

Если вспомнить о том, что я ничего не сказал о Маркусе и Слиме, я все-таки имел много общего с ее братом. Мы оба ревностно оберегали свои секреты. Только он знал, как можно рассказать все, так ничего и не сказав, а я только учился этому.

Пока мы ели свои седлышки, пожилая леди с голубыми волосами и желтыми бриллиантами рассказывала, как ее выгнали из школы.

– Директриса вызвала мою мать и сказала… – было смешно наблюдать за тем, как эта старушка изображает другую, – «Эбигейл – умная, привлекательная, прелестная девчушка, но, боюсь, нам придется с ней расстаться». Мама спросила ее почему. Тогда мисс Хьюитт – так ее звали – сказала следующее: «Если говорить начистоту, то все эти бриллианты, которые звенят в ее школьной сумке, отвлекают от учебы и ее саму, и других девочек».

– А как вам досталось это кольцо? – спросила Майя, наклонившись поближе и положив руку на мое бедро.

– Я была обручена с одним банкиром из Вирджинии.

– Сколько вам тогда было лет? – спросил кто-то.

– Пятнадцать. – Она улыбнулась, и сразу стало ясно, что сто лет назад она была красавицей.

– А потом что случилось? – заинтересованно спросила Майя.

– Все мои подружки получили дополнительный выходной день, чтобы присутствовать на моей свадьбе.

А я-то думал, что кульминацией в этой истории является камень в шесть каратов, сияющий на ее среднем пальце.

– Боже, как романтично!

– Ни капельки. Потом он начал меня избивать.

Тарелки со стола убрали. Я видел, как Осборн представляет Маркуса футбольной шишке. Мне сразу стало ясно, кто он такой, потому что тот проверял, есть ли у сына Гейтса мускулы, и делал такие движения руками, словно бросал мяч. Маркус в ответ только мило улыбался, словно не имел ничего против того, чтобы этот престарелый спортсмен его ощупывал.

В конце выкатили праздничный торт. Мама в этот момент показывала Леффлеру какую-то йоговскую асану, а пожилая синеволосая леди объясняла нам, почему из всех ее пяти мужей (она всех их пережила) ей больше всего нравился третий.

– Он знал, как доставить удовольствие женщине. А теперь мне остается наслаждаться только шоколадом. – Она уже уничтожила все сладости, лежащие в огромной серебряной конфетнице, которая стояла посреди стола.

Эта ночь была особенной. Бесконечное количество бездонных бокалов с изысканным вином, влажная темнота, насыщенная запахом гардений. Казалось, этой ночью все решили использовать свой шанс. Чего бы они ни хотели добиться.

Тосты, которые произносили гости, были чем-то средним между здравицами и анекдотами.