лежащему в сторонке свежесрубленному дереву.

Табак секретарь окружкома носил в масленке с двумя горлышками. И все знали, что в одном отделении хранилась махорка, в другом — табак. Пушкарев подал Макухе тоненький листок рисовой бумаги. Старик кашлянул и многозначительно посмотрел на секретаря. Тот отвинтил одну из крышек масленки и насыпал Макухе и себе легкого, отливающего желтизной табака.

— По случаю сегодняшнего дня, — пояснил Пушкарев. — Есть возможность пополнить неприкосновенный запас.

— Понятно, — заметил Макуха.

В это время из окружкомовской землянки выскочил без шапки и ватника капитан Костров. Его густые русые волосы были всклокочены, он махал бумажкой и бежал в «штабную».

— Георгий Владимирович! — Пушкарев вскочил с места.

— Сюда! Сюда! За мной! — откликнулся тот.

Пушкарев поспешил за ним.

— Оказывается, не я виноват, — объявил запыхавшийся Костров. — В том письме и в самом деле шифр был перепутан. Слушайте: «Последний четверг января принимайте на сброс человека и шесть мешков грузов. Время двадцать три. Сигналы пять костров конвертом».

Воцарилось молчание. Все взволнованно глядели друг на друга.

— Да ведь сегодня последний четверг, — вспомнил Зарубин.

Лагерь всполошился. Через несколько минут не было в отряде человека, который не знал бы о том, что сегодня с Большой земли прилетит самолет.

Все были радостно возбуждены, гадали, спорили. Высказывались различные предположения. Кто выбросится с парашютом? Что окажется в шести мешках? Не изменится ли погода? Какой прилетит самолет?

— Шесть мешков и человек — это не шутка, — рассуждал дед Макуха. — Должно, большой самолет пришлют.

— Да, «утенок» столько не поднимет, — соглашались партизаны.

В пять часов вечера на поляне, посредине лагеря, секретарь парторганизации отряда открыл объединенное партийно-комсомольское собрание и предоставил слово Добрынину.

Комиссар рассказал о преступлении партизана Редькина и о поступке колхозника Сурко.

— Вот вам два человека, — говорил он. — Один живет вместе с нами в лесу, носит оружие и честное имя народного мстителя, другой прямого отношения к нам не имеет, связан по рукам и ногам семьей, обременен заботой о куске хлеба, и ему, голодному, разутому, интересы дела оказались дороже, чем члену нашего боевого коллектива. Давайте поговорим о Редькине и сделаем выводы…

Собрание сурово отнеслось к поступку Редькина.

— Сорную траву с поля вон. Предлагаю судить партизанским трибуналом, — внес предложение коммунист Снежко.

— Это волк в овечьей шкуре. Что с ним делать? Не можем мы посадить его под арест и держать. Нужна охрана. Да и кормить его задаром нет никакого смысла. Я за то, чтобы расстрелять, — закончил свое выступление Сережа Дымников.

Его поддержали еще несколько выступавших.

Никто не находил оправдания поступку Редькина, никто не смягчил его вины.

Слово взял командир отряда Зарубин. Он сказал, что мог бы без суда и следствия расстрелять вора — Редькина, но не поступил так потому, что не потерял еще веры в его исправление.

— О нем, о Редькине, кроме этого случая, плохого ничего сказать нельзя…

Голоса партизан прервали Зарубина:

— И хорошего тоже нечего сказать. Ни рыба ни мясо…

— Чего с ним церемониться, гнать его из отряда…

Зарубин поднял руку. Все смолкли.

— Я счел возможным отправить его на северную заставу, — продолжал он, — пусть там посидит с месяц бессменно.

Потом выступил дед Макуха. Он был за то, чтобы не расстреливать Редькина, а назначить его в команду заготовителей.

— Умел красть отрядное добро, пусть теперь узнает, как его доставать по крохе. А расстрелять никогда не поздно.

— Бывает и поздновато, — бросил кто-то.

Последним говорил секретарь партийной организации, командир взвода Бойко. Он призвал коммунистов повысить бдительность, дисциплину и выразил уверенность, что случай с Редькиным, позорящий отряд, исключение и подобных ему не будет.

Тотчас после окончания собрания раздался голос командира взвода Селифонова:

— Кто выделен на встречу самолета, становись! Пойдем дрова готовить.

Встречать самолет Зарубин вывел половину отряда, — он боялся растерять груз. Людей расставил в радиусе двух километров, учитывая возможность сноса парашютов ветром.

«Хотя сегодня этого не должно приключиться, — успокаивал Зарубин сам себя. — Одно дело бросить груз на авось, другое — когда есть сигналы. Разница большая».

Зарубин без устали бродил по поляне, заметенной снегом, проверял, сухие ли заготовили дрова, есть ли спички, бензин. Добрынин лежал на снегу, поглядывая на командира, и вспоминал тот день, когда он впервые встретился с Зарубиным. Это произошло за неделю до прихода оккупантов в город. К этому времени Добрынин уже вступил в должность комиссара отряда, тогда еще фактически не существовавшего. Было сколочено лишь небольшое ядро из тридцати человек.

В этот день Добрынина и Пушкарева вызвали в горком и объявили, что утвержденный командиром отряда работник Осоавиахима во время бомбежки ранен и почти в безнадежном состоянии эвакуирован.

Секретарь горкома, видя, что его сообщение встревожило Пушкарева и Добрынина, поспешил их успокоить:

— Ничего, не отчаивайтесь. Нас вот бригадный комиссар выручить хочет. Познакомьтесь. — И он представил им пожилого высокого человека с гладко выбритой головой — члена военного совета армии.

— Раз дал слово, значит, выручу, — подтвердил бригадный комиссар. — Хорошая кандидатура есть. Капитан, пограничник, боевой, проверенный, дрался с врагом и знает, как его колотить. Сейчас он сам здесь будет.

В дверь постучали. Высокий, стройный, затянутый ремнями, молодой капитан с орденом Красного Знамени на груди вошел в комнату. Это был Зарубин.

— Садитесь! — предложил член военного совета. — Говорил с вами начальник штаба?

— Так точно.

— Согласились?

— Согласился. Не вижу разницы, где бить фашистов: на фронте или у них в тылу. Я думаю, работы здесь будет не меньше.

— Ну, тогда знакомьтесь, — сказал бригадный комиссар, представляя капитана Пушкареву и Добрынину.

В этот день они втроем долго сидели в квартире у Пушкарева, обсуждая план действий. А вечером за чаем Зарубин рассказал своим новым товарищам о себе.

Он участвовал в боях на границе с первых же часов после нападения гитлеровцев. А когда подошли армейские части и пограничников отвели в тыл, он заехал домой, где оставил жену и мать. Вместо большого красивого дома, заселенного семьями пограничников, он нашел лишь груду развалин.