меньше, да и времени тоже, а расстояние увеличивается.
Автобус от Галатского моста отчалил с таким же скрежетом, как и баркас Давида. Загудел мотор, заскрипели колеса. В темных водах залива отражались огни берегов, в них тонуло созвездие Пегас и своды Айя-Софии, что сами вмещали в себя микро-, и макрокосмосы.
Береговая изломанная линия Золотого Рога с контурами разновеликих домов и мечетей, медресе и бань напоминала роспись сошедшего с ума от землетрясения сейсмографа. Взбесившегося самописца и самодержца в одном флаконе. В гигантском мегаполисе маленький человек мигом ощущает себя на грани столь глобальной катастрофы и крушения, что на спасение не хватит никаких ресурсов – ни физических, ни психических. После того что чуть было не случилось у них с Агницой, Петр опасался садиться в автобусы.
– Кажись, поехали, – облегченно вздохнул Эфлисон.
Но поехали очень медленно, ужасно медленно.
– Это потому, что с нами едет человек-черепаха, – предположил Эфлисон.
– Ты думаешь? – спросил Петр.
– Хочешь анекдот? – Эфлисон пытался развеять мрачное настроение Петра.
– Давай.
– Про человека-черепаху.
– Валяй.
– Однажды звери нашли кучу денег и решили купить мороженое. Послали за ним черепаху.
Проходит день, проходит другой. Черепахи нет. Звери начали волноваться, не убежала ли она с их деньгами.
Тогда самый мудрый лев сказал: «А зря мы, ребята, послали черепаху».
«Будете вякать – я вообще никуда не пойду», – высунула из-за дерева голову черепаха.
Эфлисон сам и смеялся над своим анекдотом.
– Слушай анекдот, – сказал Петр. – Однажды нашли звери кучу денег, стали решать, что на них купить.
– Предлагаю купить каждому по машине, – предложил заяц.
– Можно купить каждому по ракете, – предложила черепаха.
– Аа дааваайте купиим мииллиион шаариков, – попросил слон.
– Зачем нам столько шариков? – спросил лев.
– Чтообы лопаать. – Петр говорил, зажав нос и невыносимо гнусавя.
Эфлисон было засмеялся, потом приутих, напрягся. Всю оставшуюся дорогу он обиженно молчал. Вот, подумал Петр, я уже сам заговорил поучительными анекдотами-притчами, строю из себя суфийского шейха.
Петру стало жалко Эфлисона и стыдно за себя.
– Ну, ладно, не обижайся, – обернулся Петр к Эфлисону. Кто-то же должен был заговорить первым.
– А ты на что намекал, когда говорил про шарики? На мой ум?
– Нет, если честно, то на твой живот.
В обсерватории Стамбульского университета они смотрели, что там показывают шарики- звезды. Какой путь они сулят Давиду? Сможет ли он найти достойную работу и прокормить свою семью? А вернуться после всех мытарств на родину?
По очереди подходили к телескопу и молча рассеянным взглядом взирали на шарообразные и на рассеянные скопления, на крабовидную туманность, на самые яркие звезды – Денеб из созвездия Лебедь и Ригель из созвездия Орион.
– Светимость каждой из них превышает светимость Солнца в семьдесят два с половиной и пятьдесят пять раз соответственно, – пояснял размеренным тоном академик. – Звезда Сириус из созвездия Большого Пса считается самой яркой из наиболее близких к нам звезд. Ее собачью ярость видно невооруженным взглядом. А вообще наибольшей светимостью обладают голубые звезды.
Шаровые скопления Омега Центавры напоминали рой мошкары, ну, или хаотичные движения мух цеце с китайскими фонариками. Но всех больше Петра и Эфлисона поразил Юпитер с тремя спутниками. И пластиковая, с щербинами, луна.
– И вот это прыщавое лицо бледной пацанки-подростка влияет на биоритмы Земли, на приливы и отливы, на крушения и бури! – вслух подумал Петр.
– А на Юпитере есть люди? – поинтересовался между делом Эфлисон.
– Если есть, то они должны быть больше людей земных в триста восемнадцать раз, так как там притяжение больше в триста восемнадцать раз, – отвечал академик Звездонян.
– Эфлисон, нам надо лететь на Юпитер! Все дальше в космос!
Мечты о звездах закусывали кислыми яблоками. В какой-то момент Петр отключился, и привиделся ему его друг Давид Порошкански, который как раз пытался переплыть большое море – море женщин. Что такое земная юдоль, как не море женщин? Спокойное, нежное, иногда бурлящее, но чаще вскипающее.
Разве не является море мерилом извечных мытарств и неприкаянности? И каждый миг ищешь пристанища, берега, где тебя ждет еще одна женщина – смерть. Кому, как не Давиду, было знать об этом.
Давид читал поэму предположительно суфийского индонезийского поэта «Море женщин».
– Чего читаем? – подошел к Давиду со спины кормчий – капитан Ендрай.
Давид удивился: до этого мига кормчий не то что не пытался заговорить с ним, скорее даже избегал общения.
– Да вот, – Порошкански показал брошюрку.
– А-а, стихи, – презрительно буркнул кормчий.
– Да, стихи, – не стушевался Порошкански.
– Не время сейчас стихи читать, – сказал кормчий.
– Каждому свое, – пожал плечами Давид и снова углубился в чтение.
– Подплываем уже, – не отступал кормчий.
Давид поднял глаза.
– Видишь вон ту дымку, это Итака. Впереди пролив Отранто и Италия.
– А-а, – улыбнулся Давид, – однако!
– О чем книжка? – спросил кормчий.
– О жизни. – Давида раздражали подобные вопросы – о чем стихи? о чем книжка? – и потому он старался отвечать емко и «на хер»: «о жизни».
– Как называется?
– «Море женщин».
– А-а, о бабах. – Кормчий презрительно сплюнул. – Не время сейчас о бабах читать, доплыть бы, что-то погода быстро портится.
Но Давид как раз то и дело думал о бабах – о своих женах. Глядя на капитана и матроса этой кастрюли под громким именем «Цептер», словно сорвавшаяся с цепи буква Ррр, рык и рев, Давид думал о своих женах. Таких капитанов они видели только по телевизору – и слава богу. Порошкански где-то в глубине души даже начал завидовать жизни Ендрая, жизни, полной бесстрашных путешествий через моря и океаны.
– Зачем читать о море и женщинах, если можно плавать, – Ендрай на секунду задумался, – и плавать.
Давид хотел было что-то ответить кормчему, хотел, да не смог. Поперхнулся от резкого порыва ветра. Горло перехватило. Погода и правда портилась с каждой секундой. Засверкали молнии.
