пляшущего Мевляну, понял, что именно звон их молоточков, напоминающий звук падающих с небес звезд, где им в окружении стольких лун становится тесно, привел поэта в столь неописуемый восторг.
– Бейте! Бейте сильнее! – крикнул окрыленный мастер Саляхаддин. – Пусть золотые чаны послужат вам барабанами, пусть серьги и бусы станут бубнами.
Помнишь, как, сорвавшись с места, друг Руми выскочил на улицу. «Бейте! Не останавливайтесь! Бейте! Танцуйте! Пойте!»
Они кружились вместе – два друга. Вместе – в одном ритме, в полном самозабвении, слившись с миром в абсолютной гармонии, как цветок сливается с лучами солнца. Кружились вместе – пока силы не оставили одного. Саляхаддин был стар, а потому не смог долго протанцевать в таком бешеном темпе, выдержать температуру раскаленного воздуха и дыхания друга.
– Прости меня, Джалал ад-дин, за мою старость и пропавшую красоту, – прослезился старик, рухнув наземь.
Но Руми лишь обнял Саляхаддина за плечи, поцеловал, а затем поклонился в пояс.
– Спасибо тебе не за мудрость, которой полна твоя голова, а за музыку и красоту, что таится в твоем сердце и позволяет мне плясать даже одному.
Слушая рассказ деде Хасана о том, как родился танец крутящихся дервишей, Петр вдруг, словно в озарении, подумал, что Руми и Море – одно и то же слово с переставленными буквами.
Деде Хасан, хлопнув, приказал дервишам поддержать танец Руми, после смерти которого произошло сильное землетрясение. Дервиши закружились вновь, закружились, как лебеди на воде, поднимая и плавно опуская крылья-руки вниз. Они напомнили Петру купальщиков, которые, не доставая до дна ногой, плывут по воле волн подобно лилиям, попадая в водоворот. Они вызывали новое землетрясение в грудной клетке Петра. Потоки счастья стали вырываться волнами из солнечного сплетения и растекаться по всему телу.
Экстаз. Петр проваливался в экстаз, вдруг вспомнил залитую солнцем улочку в деревне и как он, словно волчок, катится по весенней траве. А его друг Давид, забравшись на дерево, пытается играть на свистульках, изранив губы в кровь.
– Ты можешь играть на свистульках? – спросил Петр у Эфлисона.
– На каких свистульках? – изумился Эфлисон.
– На тех…
То ли призванные силой кружения-воображения вертящихся дервишей, на Стамбул набежали тучи. Небо стремительно темнело. К тому же пошел дождь. Стамбульцы от радости высыпали на улицы и стали танцевать. Особенно сильно праздновали на пешеходной Истикляль. Под грибным дождем Петр вновь почувствовал на щеке колючую щетину Порошкански. Даже спустя десять минут после того, как они выбрались наружу из текке, головокружение не прошло. По щеке текла то ли капля дождя, то ли слеза.
Пока Эфлисон что-то говорил Петру про планетарий, Петр как подкошенный рухнул наземь на Истикляли. Ночью – где упал, там и планетарий. На потемневшем то ли от сумерек, то ли от туч небе проклевывались, словно поплавки, звезды. Где-то внизу, в многочисленных подземных водохранилищах шумели тонны пресной и соленой воды. В анфиладах из трехсот тридцати шести колонн плавали золотые караси. Может, там, в базилике, которой турки дали поэтичное название «Провалившийся под землю двор» – Еребатан-сарай, – и живет Большая Женщина. Иначе что там делают огромные каменные головы двух Медуз, от взгляда которых каменеет дух? И этот город каменных пирамид?
В последнее время Петра не покидала мысль о том, что он отправился на поиски Большой Женщины, чтобы наполнить свою жизнь хоть каким-то смыслом. Чтобы из мелкого, никчемного и ничтожного человечка стать кем-то более значимым и великим. Он будто вставал на цыпочки, чтобы, как в школе, стать вровень с самой прекрасной девочкой класса. Или даже дотянуть до Большой учительницы и вырасти в собственных глазах. Он, как и дервиши братства Руми, мечтал обладать сверхъестественными силами и знаниями. Обладать возможностями, обычному человеку недоступными. После белоснежных мевлянитов небо казалось Петру мрачнее мрачного. Самое время маленькому человеку спасаться в обсерватории.
Все дальше в космос.
Глава 35
Желание мое
Мы ехали в аэропорт на такси. Уже за городом я попросил остановиться и нарвал полевых цветов – огромный букет из васильков и лютиков. Сам не знаю кому.
Было раннее утро. Желторотые на своих длинных шеях лютики гнулись к земле, к распластанным грудям мать-и-мачехи, где уже толкались-тыкались, как щенки, раскрывшие десницы васильки и куриная слепота. Бледный город за спиной корчился заспанной рожей в предчувствии дыма и гари заводских труб. Утренний туман искажал черты перекошенного от скуки лица проснувшегося зомби- наркомана-таксимана.
Мы, как и большая часть жителей родных пепелищ в этот час, смотрели на мерцающий синим пламенем экран телевизора. В зале ожидания высоко над креслами повесили огромное табло-плазму. Каждый час по центральному каналу в экстренных выпусках новостей пускали информацию о том, как охранники кандидата на место губернатора вступили в перестрелку с вневедомственной охраной банка «Глобакс».
Наш самолет должны были подать около девятнадцати. Около одиннадцати дала первые комментарии Железная леди. Их и показаниями-то нельзя назвать. Скорее, невнятное мычание – мол, кто- то попытался совершить на нее покушение. С целью запугать и дискредитировать в глазах Кремля. Кто точно, она не поняла. Всего скорее это происки конкурентов. Но это уже не важно.
Жан пошел в бар заказать чашечку кофе, а Рауль – стакан свежевыжатого апельсинового сока. Появились они нескоро. Все это время мы, задрав головы, тупо пялились на экран.
– Пойдем, – деликатно потряс меня за плечо Жан.
– Куда?
– На кудыкины горы – албанскими авиалиниями!
Проходя паспортный и таможенный контроль, мы немного мандражировали, хотя знали, что так быстро нас искать не бросятся.
Девушка в летной шапочке ВВС и с глазами, узкими, как у рыси, по привычке смотрела на экран. Пустой экран.
– Все в порядке? – улыбнувшись, спросил Жан.
– Да, – ответила мадам, протягивая паспорт.
Я отделил от букета цветов половину и протянул смущенной женщине. Столько страданий, преступление среди белого дня – и все впустую.
– Что вы делаете? – растерялась женщина. – Нам не положено!
– Любуемся! Вы прекрасны!
– Спасибо, – щечки слились с пунцовым цветом губ.
– А как вас зовут? – спросил я.
– Сусанна.
– Что-то мне это напоминает, – улыбнулся я.
– Счастливо оставаться, Сусанна, – улыбнулся Рауль.
– А знаете… красивое имя… – выдал комплимент Эрик.
– Спасибо.
– Ну, Сусанин, смотри, – усаживаясь, сказал Жан, – если в Албании нам будет плохо…
