себе, а другую выгодно продаст...

Мечтам этим, однако же, не суждено было сбыться. В Москве он узнал, что шрифт изменить нетрудно, но его машинки выпущены специально для еврейского языка и каретки у них движутся не в том направлении. (Как известно, евреи пишут справа налево.) И эту конструктивную особенность его трофеев изменить оказалось невозможно.

IV

В послевоенные годы самым популярным чтивом в стране были два романа, два толстенные кирпича, принадлежащие перу Николая Шпанова - 'Заговорщики' и 'Поджигатели'. Это были весьма грубые поделки, там обличались 'немецкие фашисты' и 'американские империалисты'. Действие происходило в Германии, в Швейцарии, в Америке, среди персонажей были Гитлер со всей своей бандой, Трумен, Черчилль, Джон Фостер Даллес и пр. и пр.

Как-то в доме литераторов в присутствии самого Шпанова происходило обсуждение этих книг. Оно шло довольно вяло, ибо литераторы мероприятие игнорировали, выступали по большей части учительницы и библиотекарши...

И тут вдруг в зале появилась писательница Александра Яковлевна Бруштейн, дама очень живая и бойкая, несмотря на солидный возраст. Устроители попросили ее выступить. Она отказывалась и говорила:

- Я боюсь, у меня получится слишком резко...

- Вот, вот, - говорят ей, - давайте... Это оживит обсуждение.

Словом, ее уговорили.

Бруштейн подошла к микрофону и сказала буквально следующее:

- Я родилась в Литве, в Вильно, и там прошли мои юные годы. И вот мне запомнился один анекдот, который тогда бытовал в Литве. Идет по дороге ксендз и видит, что крестьянские дети лепят из навоза здание костела. Он умилился:

- Какие вы хорошие, набожные ребятишки!.. Какой у вас красивый костел!.. И купол есть, и колокольня... Скажите, а в вашем костеле ксендз будет?

А дети ему отвечают:

- Если г.... хватит, будет и ксендз.

Так вот я хочу сказать, - закончила Бруштейн.- В романах 'Заговорщики' и 'Поджигатели'- г...а хватило на все!..

В Киеве был такой писатель - Натан Рыбак. Самая главная его книга носила название - 'Ошибка Оноре де Бальзака'. Там утверждалось, что женитьба на пани Ганьской сделала великого писателя несчастным и ускорила его смерть.

Надо сказать, сам Натан Рыбак явно учел опыт классика и в выборе жены не ошибся. Он сочетался браком с родной сестрой всесильного в те годы на Украине писателя и партийного функционера Александра Корнейчука.

Известный писатель А. С. Новиков-Прибой имел внешность самую заурядную. Он сам о себе рассказывал такое. По какому-то случаю, ему пришлось стоять неподалеку от входа в метро на площади Маяковского. Мимо проходил высокий, грузный человек с портфелем. По виду - советский директор. Увидев Новикова-Прибоя он оживился и сказал:

- Здорово!

- Здравствуйте, - отвечал писатель.

- Ну как ты? Все там же?

- Все там же, - подтвердил литератор.

- Надо, надо зайти к тебе попариться,- мечтательно произнес незнакомец.

Весьма занятной фигурой был Петр Иванович Замойский, автор рассказов из крестьянского быта и романа под названием 'Лапти'. Человек он был сильно пьющий, и в Союзе писателей всегда побаивались его выходок.

В Москве проводилась декада чувашской литературы. По окончании мероприятия, как тогда полагалось, состоялся банкет в ресторане 'Метрополь'. Но туда, как назло, никто из московских писателей не явился. Устроители стали звонить по телефону, чтобы исправить это положение, но никого из литераторов вызвать не смогли. И тогда решились позвонить Замойскому.

- Петр Иванович, - говорят, - выручайте. Приезжайте в 'Метрополь', тут банкет... Завершаем чувашскую декаду, а никого из московских писателей нет.

- Я не могу, - говорит Замойский, - у меня в гостях деверь - Гриша...

- Ну, вы с деверем приезжайте... А то у нас прямо беда...

- Да уж мы с ним выпили, - говорит Замойский.

- Ничего, - говорят, - тут еще выпьете...

Через полчаса Замойский прибыл со своим 'Мижуевым', и они были с почетом усажены за пиршественный стол. И тут же его попросили сказать тост. Он поднялся с рюмкой в руке и заговорил:

- Вот за что я не люблю наш Союз писателей... Если приедут французы, англичане или какие-нибудь итальянцы, Замойского в ресторан не позовут... А вот, если чуваши, пожалуйста, Петр Иванович, даже с деверем приезжайте...

На этих словах распорядитель дал сигнал, и дальнейшую речь заглушила музыка.

Немного погодя, пропустив уже не одну рюмку, Замойский доверительно обнял двух чувашских литераторов, сидевших рядом с ним.

- Вот, что я вам скажу, чуваши... Видел я ваши книжки, смотрел... Алфавит-то, азбуку вы у нас, у русских взяли... Свое надо иметь, чуваши...

Как-то Замойскому позвонили по телефону и попросили приехать в Гослитиздат для встречи с директором. Он прибыл в условленное время, но ему пришлось довольно долго дожидаться в приемной. Наконец секретарша пригласила его в кабинет.

Замойский вошел туда и встал у двери.

Директор приветствовал его со своего места и сказал:

- Петр Иванович, я хочу сообщить радостное известие. Мы решили переиздать ваш роман 'Лапти'.

Писатель сделал мужицкий поясной поклон, дотронулся рукою до ковра и произнес:

- Покорно благодарим, барин...

В Союзе писателей шло собрание. Среди желающих выступить был и Замойский. В президиуме, однако же, понимали, что от него можно ждать любой выходки, а потому слова не давали. И вот председательствующий произнес:

- Собрание объявляется закрытым.

- Как?! - вскочил с места Замойский.- А мне - слово?

- Теперь уже нельзя, - объясняют ему,- собрание официально закрыто... Теперь мы можем вам предоставить одну минуту - для справки.

- Хорошо, для справки, - сказал Замойский,- Федька Панферов - позор и зараза нашей литературы. Вот вам справка!

Коль скоро речь зашла о 'Федьке Панферове', то надобно присовокупить и такую историю. Этот теперь совершенно забытый, а в свое время важный советский писатель незадолго до войны издал книгу с невероятным сюжетом. Будто бы Пушкин и Лермонтов воскресли, путешествуют по Москве тридцатых годов и восхищаются большевистскими достижениями. По ходу повествования автор завел своих героев в только что учрежденный тогда Центральный Парк Культуры и Отдыха. Там функционировала парашютная вышка. Поэты поднялись наверх, Лермонтов надел парашют, но его одолевала робость. Тогда Пушкин ему говорит:

- Юрий, прыгай!

На этого 'Юрия' обратили внимание уже после публикации.

Поэтесса Ольга Бергольц была подвержена тягчайшему недугу алкоголизму. Ее лечили, но безуспешно. В пятидесятых годах она лежала в лечебнице, но ей всякий день удавалось выпить, хотя персонал следил за ней строго. У Бергольц была веревка, которую она спускала в окно своего третьего этажа. На конце была привязана записка, а в ней пятидесятирублевая бумажка. (Водка в те годы стоила около тридцати рублей). Текст записки был таков: 'Прошу купить бутылку водки и привязать ее к этой веревке. Сдачу можете оставить себе'. Бергольц свидетельствовала, не было случая, чтобы кто-нибудь просто украл купюру - бутылку обязательно приносили и привязывали. Но ни разу не было и такого, чтобы сдачу вернули.

В Литфонде существует сотрудник, который устраивает похороны московских писателей. В этой должности долгие годы состоял Арий Давыдович Ротницкий. Дело свое он знал туго. Внук К. И. Чуковского вспоминал, как Ротницкий при встрече с его дедом во время разговора машинально измерял фигуру собеседника взглядом, мысленно прикидывал, какого размера гроб понадобится для Корнея Ивановича.

Ардов рассказывал такую историю. Одна московская писательница серьезно заболела. А в Литфонде ничего лучшего не придумали, как поручить Ротницкому навестить ее - в порядке проявления чуткости. Когда этот 'ангел смерти' вошел к