- Вы знаете, этот человек задает мне такие вопросы: ты, дед, один живешь или у тебя старуха есть?..

Некий писатель по какой-то причине был переведен из одной комнаты дома в другую. Через некоторое время в новый номер постучали. На пороге появилась уборщица, в руках у нее был транзисторный приемник.

- Простите, - сказала она литератору,- вы там свой Бибиси забыли...

В шестидесятые годы московский поэт Григорий Поженян снимал картину по своему собственному сценарию. Группа была в экспедиции, на натурных съемках. Однажды к Поже-няну подошли два сотрудника - ассистент оператора и осветитель.

- Нас в группе, членов партии, четыре человека. Мы просим вас отпустить всех четверых со съемки пораньше. Мы хотим собрать партгруппу и поговорить о делах в нашем коллективе...

- Ну, вот что, - отвечал им Поженян,- пока я здесь главный, вы у меня будете работать в подполье...

Году эдак в шестидесятом в Союзе писателей была учинена расправа над профессором филологии Юлианом Григорьевичем Оксманом. Гебисты произвели обыск на квартире ученого и изъяли там множество зарубежных изданий, которые считали 'антисоветскими'. Но времена были относительно 'вегетарианские', а потому наверху было решено расправиться с Оксманом руками 'собратьев по перу'. Был созван, если не ошибаюсь, какой-то пленум, и Юлиана Григорьевича исключили из Союза писателей. Он при этом держался достойнейшим образом и в частности произнес фразу, которую иногда цитировала Ахматова:

- Я не могу жить так, чтобы круг моего чтения определял околоточный надзиратель.

Старым приятелем Ардова был поэт Михаил Светлов. Очень многие его шутки стали широко известными благодаря мемуаристам. Чувство юмора не покинуло Светлова и во время смертельной болезни. Когда он заболел туберкулезом, то сказал одному приятелю:

- Я начал писать поэму о чахотке. Уже есть первая строчка:

'Нет, далеко не уйдешь, опираясь на палочку Коха...'

Будучи уже почти при смерти, Светлов позвонил директору дома литераторов Б. М. Филиппову.

- Боря, - сказал поэт, - это правда, что похороны писателей бывают двух разрядов?.. Говорят, что тех, кто знаменит, кладут в большом зале, покупают больше цветов и вообще отпускают больше средств...

- Да, это - так, - ответил Филиппов.

- Ну, а мне, - сказал Светлов, - положены похороны первого разряда?

- Конечно.

- Тогда я дам тебе расписку, что согласен на второй разряд. А разницу выдай мне наличными, и мы с тобой ее пропьем...

В шестидесятые годы писатели были разделены на два лагеря - фрондеров и патриотов. Первые по большей части проживали в Москве, а вторые группировались вокруг Михаила Шолохова и ростовчанина Виталия Закруткина. Кто-то из москвичей забавным образом переделал некрасовские строчки:

От тоскующих, праздно болтающих

И ругающих нашу страну,

Уведи меня в стан выпивающих

И закусывающих на Дону.

А вот история о том, как поссорились Анатолий Владимирович со Всеволодом Онисимо-вичем, то есть А. В. Софронов, редактор 'Огонька', поэт и драматург, и В. О. Кочетов, редактор журнала 'Октябрь', автор полуграмотных романов.

У Софронова умерла жена. По сему случаю поэт разразился длиннейшей поэмой, где воспевалась его любовь к покойной подруге. (Я сам видел эту поэму, не скажу, чтобы читал. Там была изумительная строчка:

'Как Дант назвать любимую Лаурой'.

Сильнее этого в свое время написал только юморист В. Шкваркин:

'Я вас любил, как Дант свою Петрарку'.)

Эту самую поэму Софронов отнес в 'Октябрь' к своему другу Кочетову. Тот взялся ее напечатать.

Но пока суд да дело, журнал ежемесячный... Словом, поэма не успела выйти, как Софронов вполне утешился и женился на молодой особе. И тут же посвятил своей новой любви большой цикл лирических стихотворений. И, разумеется, принес эти стихи Кочетову. Тот сказал другу следующее:

- Толя, ты - замечательный поэт... И стихи эти твои мне очень нравятся. Но ведь мы только что опубликовали твою поэму, где ты оплакиваешь первую жену... И мы не можем тут же напечатать твои любовные стихотворения, адресованные уже второй жене. Читатели нас не поймут...

В ответ Софронов обругал Кочетова по-матерному, стихи забрал, и дружба их кончилась навеки.

С тогдашним председателем Союза писателей, Георгием Марковым у Софронова тоже произошла ссора. Марков издавал в библиотеке 'Огонька' книжицу. Она шла 'молнией'. Набор, гранки, верстка - все в считанные дни. И всякий раз Софронов звонил Маркову по вертушке и почтительно докладывал:

- Георгий Мокеевич, высылаю вам с курьером верстку книги...

И вот, наконец, торжественный день. Софронов говорит по вертушке:

- Георгий Мокеевич, поздравляю вас с выходом книги. Сейчас вам привезут сигнальный экземпляр...

А через час Софронову по вертушке позвонил сам Марков. Что именно он говорил и в каких выражениях остается тайной... Дело было в том, что председатель Союза писателей обнаружил на последней странице свое имя в несколько искаженном виде. Там значилось:

'Георгий Моисеевич Марков'.

И вся та часть миллионного тиража, которая была уже отпечатана, пошла под нож.

V

На Ордынке бытовало довольно много новелл, которые я бы условно наименовал 'мха-товским фольклором'. Мама, например, рассказывала, что старая гримерша в тридцатые годы вспоминала такую сценку, которой была свидетельницей в юности. Две артистки Художественного театра на фантах разыгрывали двух знаменитых русских писателей - какой кому достанется. Звали этих актрис Ольга Леонардовна Книппер и Мария Федоровна Андреева.

Что же касается Книппер-Чеховой, то актер В. В. Лужский именовал ее так:

- Беспокойная вдова покойного писателя.

По общему мнению, К. С. Станиславский превосходно играл роль Фамусова в 'Горе от ума'. Но в самом конце пьесы, в гневном монологе он на всяком спектакле делал одну и ту же ошибку. Вместо - 'В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов', - он произносил:

- В деревню, в тетку, в глушь, в Саратов.

Это было, как наваждение. Перед последним актом помощник режиссера напоминал ему о возможной ошибке, и все равно Станиславский каждый раз отсылал Софью - 'в тетку'.

Московский режиссер И. А. Донатов всю жизнь носил большую бороду, и этот факт послужил основанием для забавного диалога между К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко.

На генеральной репетиции в Художественном театре оба основателя были за своим режиссерским столиком в восьмом ряду. Кончался антракт. Публика рассаживалась по местам. Донатов, проходя, раскланялся с Немировичем. Тогда Станиславский спросил:

- Владимир Иванович, кто этот господин с бородой?

- Это режиссер Донатов, - ответил тот.

- Что за чепуха! - начал было Станиславский.- Разве бывают режиссеры с борода... Хотя... да...

В. И. Немирович-Данченко рассказывал о комике Макшееве, который когда-то служил в Малом театре. Этот артист был любимцем простой публики. Однажды на спектакле рядом с Немировичем сидел молодой купчик. По ходу пьесы Макшеев что-то сказал. Зрители засмеялись. Захохотал и сосед Немировича. Владимир Иванович, не расслышавший слов, спросил у соседа:

- Что он сказал?

Выяснилось, что и купчик не понял реплики, но он отозвался с восторгом:

- Будьте покойны, Макшеев плохо не скажет...

В тридцатые годы в Москву приехал командированный товарищ с глубокой периферии. Он справил все свои дела, купил все, что ему нужно было, и на завтра взял билет на поезд - обратно, домой. Ему оставалось только одно посетить Большой театр, чтобы в своем городе было чем похвастаться.

Командированный пошел к началу спектакля и у самого театра купил чуть не за сто рублей один билет в восьмой ряд партера. При этом он даже не подозревал, что попадает на премьеру балета Б. Асафьева 'Пламя Парижа'.

Провинциал вошел в театр, разделся, и, тщательно осматривая все по пути, прошел в зал на свое место. А на соседнем кресле сидел В. И. Немирович-Данченко. Но с точки зрения командированного это был просто старичок с седой бородою.