После этого все стали с ожиданием смотреть на гостя. Дескать, раз ты поэт, то должен ответствовать достойно, то есть сложить и произнести стихи в честь хозяина. Москвич не растерялся и прочел наизусть несколько строф из 'Евгения Онегина'.

Все присутствующие, включая самого Джамбула, были вполне удовлетворены.

В тридцатые годы вслед за движением 'жен комсостава армии' и 'жен инженерно-технического состава' организовалось движение 'жен писателей'. В Москве председательницей совета жен писателей была супруга Всеволода Иванова - Тамара Владимировна. А ее заместительницей выбрали Э. Я. Финк жену литератора Виктора Финка.

Как водится, у руководительниц движения появилось множество дел. Они заседали, куда-то ездили, звонили по телефону, им стали часто звонить...

Как-то Виктор Григорьевич Финк взял трубку. Нетерпеливый женский голос сказал:

- Попрошу к аппарату жену писателя Финка.

- Ее нет дома.

- А кто со мною говорит?

- С вами говорит муж жены писателя Финка.

Перед войною в Художественном театре с огромным успехом шел спектакль 'Анна Каренина'. Литератор по имени Илья Рубинштейн поспешил сделать свою инсценировку романа для маленьких провинциальных театров, сократив число действующих лиц до минимума. И его пьеса в провинции пошла. В отдел распространения драматических произведений посыпались телеграммы:

'Вышлите Анну Каренину Рубинштейна'.

Кто-то из литераторов посетовал:

- Как это можно даже произнести 'Анна Каренина' Рубинштейна?! Ему отвечали:

- Все зависит от того, какой Рубинштейн. Когда говорят - 'Демон' Рубинштейна - это не вызывает у вас протеста?..

В те годы одним из секретарей Союза писателей стал литературовед К. Про него И. И. Юзовский говорил:

- Это один из тех евреев, которых Гитлер специально засылает в Россию для возбуждения антисемитизма.

У Ардова был такой знакомый - литератор-юморист Михаил Владимирович Эдель. Писатель он был никакой, но человек необычайно умный, сметливый и ловкий. Ардов говорил так:

- Я бы мог предложить взятку Калинину, а Эдель - самому Сталину.

В тридцатые годы Эдель окончил пограничную школу НКВД, какое-то время служил кадровым офицером на границе. Затем он поступил в Литературный институт, где сразу же стал секретарем комсомольской организации. Словом, карьера понятная.

В свое время Эдель служил где-то на Западной границе, то ли в Белоруссии, то ли на Украине. Его учреждение находилось в небольшом местечке и, разумеется, занимало лучший в городке особняк, который стоял на базарной площади.

Как-то проверять работу Эделя и его подчиненных прибыл из Москвы, с Лубянки высокий чин. Они довольно долго перебирали бумаги, притомились и вышли на балкон покурить. Московский чекист сказал:

- Документы у вас все в порядке, это хорошо... А как у вас с оперативной работой?.. Вот перед нами на площади стоят три местных жителя и о чем-то разговаривают...

Начальник указал на трех евреев, которые беседовали неподалеку от балкона.

- Среди них есть ваш осведомитель? Эдель пригляделся к говорящим и отвечал:

- Все трое.

В те же годы, в том же местечке к Эделю пришел старый еврей. Он сказал:

- Я знаю, что вы коммунист, что вы начальник, что вы чекист... Но вы же еще и еврей... Так вот я пришел к вам, как еврей к еврею. Дайте мне совет. У меня единственный сын давным давно уехал на землю обетованную, а я тут состарился, и теперь хочу поехать к нему умирать... А меня отсюда не выпускают. Так вот посоветуйте мне, как мне быть, чтобы мне разрешили уехать к сыну... Эдель подумал и сказал:

- Вы знаете древнееврейский язык?

- Знаю, - отвечал тот.

- А писать по-древнееврейски вы можете?

- Могу.

- Так вот вам мой совет. Напишите письмо на Капри к Горькому и попросите, чтобы он помог вам уехать к сыну. Но только пишите на древнееврейском языке. Горькому приходит много писем, но ему никто не пишет на древнееврейском, а потому он вашим письмом заинтересуется... И он вам поможет.

Старик поступил согласно этому совету и получил разрешение на отъезд.

В свете этой истории трагикомической выглядит судьба долголетнего 'отказника' наших дней, родного сына М. В. Эделя. Он носил имя Эрнст, видимо, отец назвал его в честь Тель-мана. Так вот Эдель младший, который жил в писательском доме, в квартире своего покойного отца, в течение нескольких лет не мог уехать в Израиль. Увы! - не было такого человека, который мог бы дать ему мудрый совет...

И уже в качестве самой последней гримасы судьбы произошло такое событие. Незадолго до того, как Эрнст Эдель все же получил разрешение на выезд, площадь, на которой стоял его дом, была наименована в честь того самого Тельмана, и там поставили памятник злополучному немецкому коммунисту.

Еще рассказ Эделя старшего. Когда он был в пограничной школе, 7 ноября и 1 мая его вместе с соучениками отправляли дежурить на Красную площадь. Юные чекисты стояли в непосредственной близости к мавзолею. А демонстрации трудящихся в те годы длились по многу часов.

И вот седьмого ноября Эдель наблюдал такую мимическую сценку. Погода была прескверная, непрерывно шел мелкий дождь... Сталин на несколько минут отлучился. Стоявший на трибуне Каганович снял перчатки и стал ими смахивать воду, которая скапливалась на парапете. А брызги при этом летели вбок и вниз, так что попадали на лица стоящих там генералов. (На мавзолее, как известно, на самом верху располагались 'боги' кремлевского Олимпа, а по бокам, на лестничных площадках - 'полубоги').

Генералы стали дергаться и морщиться от летящих сверху брызг, но никакого протеста не последовало, они знали - 'откуда ветер дует'... Каганович настолько увлекся этим занятием, что не заметил возвратившегося на трибуну Сталина... А увидев 'хозяина', он поспешно спрятал перчатки в карман и стал, как ни в чем не бывало, глядеть на демонстрацию.

Сталин строго посмотрел на Кагановича, потом - на генералов. После этого он вытащил свои перчатки и тоже стал брызгать на стоящих внизу.

Незадолго до войны в Грузии праздновался какой-то юбилей то ли поэмы 'Витязь в тигровой шкуре', то ли ее автора - Шота Руставели. По этому случаю туда были приглашены многие столичные писатели, и принимали их по высшему разряду. По возвращении в Москву кто-то сочинил такие стишки:

Были мы в Тбилиси,

Все перепилиси,

Шота пили, Шота ели,

Шота Руставели.

В этой связи мне вспоминается еще один рассказ. Какой-то московский поэт был в Грузии. Там он выступал и, как водится, произносил вполне идейные и патриотические речи. Во время одного из выступлений к нему обратился слушатель:

- Простите, пожалуйста, вы - оптимист?

- Да, - отвечал поэт, - я - оптимист...

- Простите, - продолжал вопрошающий, - Байрона знаете?

- Знаю.

- Так вот Байрон - красавец, богач, аристократ, лорд - князь по-нашему - знаменитый поэт, женщины от него с ума сходили... И такой человек был пессимист... А ты, г.... такое - оптимист...

В Москве был такой литератор - Акоп Самсонович Хачтрянц. Какое-то время он был супругом Мариэтты Шагинян и является отцом ее дочери. Когда он состоял в этом браке, то не без юмора говорил про себя:

- Я - жена Цезаря.

В 1938 году, в самое развеселое времечко, Хачтрянц, большой любитель застолья, восклицал:

- Я не понимаю, о чем Сталин думает? Маслин в городе нет!

Осенью сорокового года, когда Гитлер и Сталин поделили несчастную Польшу вместе с Красной армией там был некий московский литератор. В каком-то городке красноармейцы разгромили редакцию еврейской газеты, и наш москвич прихватил две пишущие машинки. Своей добычей этот мародер был весьма доволен, машинки тогда были в цене. Он мечтал о том, как по возвращении в столицу, поставит на них русские буквы, одну машинку возьмет