– Значит, ты хочешь пойти в зал?

Она кивнула, но, казалось, я все-таки не уловил главного из того, что она пыталась сказать.

Я взял ее за руку и повел в Брай. Эйлин ждала нас в прихожей, с трудом сдерживая себя при виде Лили.

Она поклонилась и произнесла:

– Моя леди.

Я заметил, что она подавляет рыдания.

Лили протянула руки, приветливо улыбнувшись Эйлин, и женщины обнялись. Я отвел глаза, давая им миг уединения.

В зал мы вошли вместе, и Морганы изо всех сил старались держаться тихо и спокойно. Но они встали при виде нее и следили за ней глазами, пока мы шли на возвышение, где я уступил ей свой стул.

Я сел рядом с матерью, внимательно глядя на нее, ища признаки беспокойства. Но она просто обводила взглядом зал с такой нежностью и любовью, словно узнавала старых друзей.

Она что-то написала мне в воздухе.

Эйлин убежала за бумагой, пером и чернилами, прежде чем я сам поднялся, чтобы принести их. Управляющая быстро вернулась и положила письменные принадлежности перед Лили. Мама начала писать. И я осознал, почему у нее такой плохой почерк. Она была левшой, а Гилрой отрубил именно левую руку. У нее ушло много времени, чтобы написать один абзац. Затем она подвинула бумагу ко мне.

Я взял лист и встал, желая, чтобы мой голос звучал ровно.

– «Морганам. Я рада видеть вас снова и хочу выразить свое восхищение вами, тем, что вы пережили темное время, остались верны своему лорду. Я не могу говорить ртом, только рукой, но надеюсь поговорить с каждым из вас в ближайшие дни. Прошу вас только об одном: не называйте меня леди. Я больше не леди Морган. Я просто Лили».

Я положил бумагу и проглотил комок в горле. Морганы подняли кубки в ее честь и согласно закивали, хотя некоторые выглядели озадаченными, словно не могли отделить титул от ее имени.

И я с болью понял, что она пыталась сказать мне во дворе.

«Я больше не леди Морган. Я просто Лили».

Следующая неделя состояла из трудностей и маленьких побед.

Я хотел вернуть матери ее покои – те, которые она раньше делила с отцом. Но она в них даже не зашла.

Она захотела комнаты Эшлин, со стенами, на которых когда-то нарисовала волшебный лес и в которых когда-то жила ее дочь. Мы с Эйлин обставили эти комнаты, которые были чистыми и пустыми с тех пор, как мы восстановили Брай. Я велел плотнику сделать красивую кровать, а Эйлин приказала женщинам быстро набить перьями матрасы. Мы приготовили для матери одежду, повесили шторы на окнах и застелили пол коврами и овечьими шкурами. Я поставил на полки книги, а на письменный стол положил побольше бумаги, чернил и перьев.

Лили была довольна комнатами, и я испытал несказанное облегчение.

Но однажды утром Эйлин пришла ко мне и заявила:

– Лорд Эодан, ваша мать не спит в постели. Она спит на полу, перед камином.

Я был смущен. Ну конечно, ведь Лили спала на полу последние двадцать пять лет.

– Пусть спит там, где хочет, Эйлин.

– Но, мой лорд, я не могу…

Я только взял ее за руку и сжал, чтобы напомнить о том, что мы не понимаем и вообще не можем понять, что пришлось вынести моей матери, и если Лили хочет носить покрывало и спать на полу, то я тоже этого хочу.

Следующей проблемой стало то, что Лили хотела работать. Она хотела подметать, мыть, рвать сорняки в огороде, месить тесто с пекарями и чистить лошадей с конюхами. Она носила простое домотканое платье, покрывала голову платком, не интересовалась изящными платьями, которые сшила для нее Эйлин, и работала наравне с Морганами. Когда такое случилось в первый раз, женщины, убиравшие в зале, в страхе прибежали ко мне.

– Она хочет подметать, снимать паутину и выгребать пепел из каминов, – сказала одна из женщин заламывая руки. – Мы не можем этого позволить. Она наша леди.

– Она Лили и хочет работать бок о бок с вами, поэтому не мешайте ей, – ответил я, надеясь, что не выказал гнева.

Я стал наблюдать за матерью. Она приступала к работе, как только просыпалась, и трудилась до самого заката так усердно, что, казалось, может посрамить любого из моих людей. Я подозревал, что, загоняя себя до изнеможения, она не оставляет себе ни времени, ни сил, чтобы размышлять о чем-либо.

Она снова посрамила меня. Она посрамила всех нас.

Хотя больше всего меня удивил Эван. Его тянуло к Лили, а ее – к нему; мальчишка следовал за ней по пятам и выучил ее язык жестов раньше всех нас. «Мама будет учить его работать», – с иронией думал я, глядя, как Эван идет за ней то с совком для мусора, то со стопкой выстиранного белья, то весь перепачканный мукой.

Всю первую неделю она ела только хлеб и сыр, не прикасаясь к мясу и элю. Больше всего она любила чай с медом и каплей сливок. Я обнаружил, что могу выкроить для нее время по вечерам, когда приносил к ней в спальню поднос с чаем и мы сидели вдвоем – на полу, заметьте – перед камином, греясь у огня и попивая чай. Потому что на самом деле… мы с нею были друг для друга незнакомцами. Я ничего не знал о ней, а она ничего не знала обо мне.

В один из таких вечеров она принесла мне исписанный лист бумаги.

– Мне прочитать это сейчас? – спросил я.

«Нет. Потом».

Я кивнул и отложил лист, наслаждаясь остатками чая. Но в глубине души я знал, что в этот день мне следовало быть в Лионессе, смотреть на казнь Ланнонов, что в это утро Гилроя и Уну привели на плаху перед королевой, аристократами и народом, поставили на колени и отрубили им головы.

Из лордов я единственный не присутствовал. Изольда разрешила мне не приезжать, остаться дома, с матерью. Так я и сделал, потому что не мог представить, что брошу ее. Но меня беспокоило то, что Эван с Килой еще не получили помилования и что меня там не будет, чтобы свидетельствовать в их пользу.

«За них будет свидетельствовать Бриенна, – написала мне королева. – Она засвидетельствует, что Эван и Кила Ланнон спасли ей жизнь».

Я выбросил Ланнонов из головы и сказал:

– Знаешь, откуда я узнал, где тебя искать, мама? От Бриенны.

Лили приложила руку к моему сердцу. Ах, она почувствовала или услышала, каким тоном я произнес имя Бриенны.

– Да, мое сердце принадлежит ей. Она приемная дочь Дэвина Мак-Квина.

От этого имени у нее на лазах появились слезы. Она улыбнулась и вздохнула: «Я хочу встретиться с ним и увидеть ее».

– Они будут на коронации Изольды, – сказал я. – Ты поедешь со мной